Том 9. Рассказы и очерки

— Нынче везде без протекции ничего не получишь! — заметил Вершинин.

— Уж будто!.. Нужно и образование, и труд, и способности, — авторитетно промолвил Евгений Николаевич.

Мичман Каврайский, худой, нервный молодой человек с умными небольшими глазами, горевшими злым блеском, сидел в стороне, в кресле у фортепиано, слушал и злился. Злился и оттого, что ему противна служба и он служит, и потому, что он молод и часто кашляет, и потому, что он не знает, к чему приступиться и что делать, чтобы не чувствовать постоянного компромисса, и потому, что он не может отделаться от того, что считает позорным, — от лжи, от лицемерия и зависти. Он злился, что слышит здесь одну только пошлость и никто не обращает внимания на его речи, обыкновенно останавливаемые старшим офицером. Он злился и за то, что не может написать на бумаге то, что волнует его и занимает его мысли, — о пересоздании общества, о новой этике, — и за то, что не умеет сложить стихов. Он злился и за то, что он обречен на неизвестность, и что нет у него друга, перед которым мог бы излиться…

Каврайский услышал последние слова старшего офицера, главное — этот тон, увидал красивое, самодовольное лицо.

«Экая ты великолепная скотина!» — хотел крикнуть Каврайский и, вместо этого, волнуясь, проговорил:

— Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом…

Выходил как будто и комплимент, но старший офицер почувствовал, что хотел сказать Каврайский, и, словно бы не слыхал его слов и обратился с чем-то к доктору.

III

— К повороту оверштаг! Право на борт! — донесся через люк взволнованный и неестественно громкий голос вахтенного офицера.

И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил:

— Справа шлюпка с людьми! Огонь подали.

Все оживились и бросились наверх.

«Руслан» повернул к огоньку, лег в дрейф, и баркас спустили. Ехать на баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом, и баркас отвалил.

— А ведь нас может и залить, доктор! — проговорил Каврайский, правя рулем и не отрывая возбужденных, уже не злых глаз с волн.

— Очень жаль, что вы окажетесь плохим моряком, язвительный мичман… У вас печень не в порядке…

— Не зальет! Людей спасем… — восторженно воскликнул мичман.

И на лунном свете его худое, некрасивое лицо казалось таким проникновенным, счастливым.

Беспокоились за баркас и на «Руслане».

И белокурый барон говорил старшему офицеру с едва тревожной нотой в голосе:

— Надо было послать баркас, но если основательно сообразить, то, пожалуй, и не следовало бы…

— Уже поздно теперь соображать, барон!..

— О, нет. Сообразить всегда необходимо, Евгений Николаевич!.. Положим, Каврайский — толковый офицер… Найдется в трудном положении…

Старший офицер промолчал.

— Это про что «Ганцакурат»? — тихо спрашивал унтер-офицер, подходя к рулевым на штурвале.

— Опасается за баркас.

— Зря. Ежели люди на шлюпке в океане, то по какой такой причине нашему баркасу пропасть…

— И как людей не вызволить! — промолвил старший рулевой.

— Мичман вызволит. Башковатый и отчаянный, — уверенно сказал унтер-офицер и отошел к своему месту на шканцы.

Прошло полчаса.

Барон то и дело взглядывал в бинокль. Ни шлюпок, ни огня не было видно.

Барон вздохнул.

— Я и говорил, что надо было обсудить прежде, — снова проговорил Оскар Оскарович.

Прошло еще четверть часа.

— Сигнальщик, видишь?

— Никак нет, вашескобродие!..

— Конечно, надо было послать баркас, но…

Барон речи не досказал. Он увидал в бинокль, что баркас идет к «Руслану».

IV

Наконец подошел баркас и был поднят.

На палубу вошли десять англичан, видимо, матросов с купеческого корабля, спокойно радостных и счастливо улыбающихся, и совсем непохожий ни на моряка, ни на англичанина немолодой господин среднего роста с большой окладистой бородой, в летнем стареньком пальто, высоких сапогах и с сомбреро на красиво посаженной голове.

Обличье и манера показывали интеллигентного человека. Он, казалось, был равнодушен к своему спасению.

В первое мгновение его приняли за шведа или норвежца.

Но велико было общее изумление, когда доктор весело и радостно проговорил, обращаясь к капитану и офицерам, окружившим спасенных:

— Соотечественник… Русский… Сергей Сергеевич Курганин… Пойдемте, Сергей Сергеевич… Сейчас чаю и закусить…

— А поместитесь ко мне, Сергей Сергеевич! — воскликнул Каврайский, весь мокрый.

Все радостно жали руку бородатому господину. Со всех сторон слышались восклицания:

— Как сюда попали?

— Откуда?

— Куда шли?

— На каком пароходе потерпели крушение?

— Потом расскажете мне подробно, Сергей Сергеевич… А пока отдохните после этого ужасного испытания! — говорил капитан.

Курганин слегка приподнимал сомбреро, показывая кудрявые, сильно заседевшие волосы, и не выказывал никакой радости от того, что находится среди любезных соотечественников, и на все вопросы отвечал коротко и даже суховато: «Шел из Вальпарайсо^* на грузовом английском пароходе. Вчера ночью он сгорел. Все спаслись и успели взять свои вещи. Другая шлюпка с капитаном и штурманом ночью разлучилась…»