Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877

О публикации «Нови» в «St. Petersburger Zeitung» Тургенев договорился с редактором этой газеты Беренсом уже в конце 1876 г., еще до появления романа в «Вестнике Европы», и с этой целью просил Стасюлевича давать Беренсу корректурные листы «Вестника Европы» с публикацией романа (см. письмо к Стасюлевичу от 19 ноября (1 декабря) 1876 г.).

Тургенев дал резко отрицательную оценку этому переводу в письмах к Л. Пичу от 28 февраля (12 марта) 1877 г. и Ю. Шмидту от 18(30) марта 1877, г. «Немецкий перевод (в „St. Petersburger Zeitung“), хотя и авторизован, кишит ошибками, — писал Тургенев Ю. Шмидту. — Многое там и вовсе вывернуто наизнанку. Всюду общие места; описания природы все пошли к чёрту и не дают никакой картины».

В письме к Л. Пичу Тургенев заметил, что переводчик «пожалуй, и знает мертвый русский язык, который можно найти в лексиконах, но о живом языке у него очень слабое представление, и он перепрыгивает через то, чего не понимает».

«Новь» вызвала многочисленные отклики в немецкой печати, единодушно защищавшей роман Тургенева от несправедливых, с ее точки зрения, нападок русской критики и подчеркивавшей мировое значение творчества русского писателя. В связи с этим «Новое время» писало: «Немецкая печать вообще приняла к сердцу то несправедливое, по ее мнению, отношение, какое русская пресса выказала к Тургеневу по поводу последнего его романа, и уж не в первый раз приходится читать в немецких журналах хвалебные статьи нашему романисту, написанные как будто с целью разъяснить нам значение его в нашей и всемирной литературе и тем ярче выставить нашу неблагодарность. Такая защита, конечно, не нужна Тургеневу; как ни строго отнеслось к нему русское общество за его последний роман, оно все-таки продолжает считать его одним из своих лучших и любимых писателей и понимает значение его в литературе»[158].

На появление тургеневского романа откликнулись писатели Бертольд Ауэрбах[159], Юлиан Шмидт[160] и Пауль Линдау[161].

Немецкие критики указывали на сходство романа Тургенева с романом Ауэрбаха «Новая жизнь» («Neues Leben», 1851); этого вопроса Ауэрбах коснулся в своей статье. «Если герой и в моем романе и в „Нови“ княжеский сын, идущий в народ, и если он тоже учитель, тем не менее произведение Тургенева совершенно ново и свободно <…> я могу даже сказать, что роман Тургенева оканчивается именно там, где мой начинается»[162]. По словам Ауэрбаха, «прекрасная книга Тургенева производит потрясающе горькое впечатление». «Из „Нови“ мы с удивлением узнаем, — писал он далее, — то общество, которое замышляет ниспровергнуть государственный строй, так как создать нового оно не может <…> Юношеская мечтательность залетает вперед на целое столетие, она жаждет совершить подвиг и забывает, что век состоит из дней, часов и недель, медленно прокладывающих путь к целям. Смесь жалости и досады охватывает душу читателя, введенного в кружок русских агитаторов. Эта кипучая молодая сила — маленькая кучка юношей, идущая ощупью к цели, не умеющая даже ясно определить себе плана, что следует предпринять вслед за совершением революции, — и которая вместе с тем хочет поднять и повести за собой народ. И эту задачу, над разрешением которой трудятся все науки соединенными силами, вопрос, который составляет для всех мыслителей искомую величину, — эти дети предлагают осуществить немедленно самому народу»[163]. По мнению Ауэрбаха, Тургенев чувствовал необходимость противопоставить этому «неясному брожению» «образ чистого разума» в лице Соломина, который, однако, не удался писателю.

Ю. Шмидт, подобно другим европейским читателям «Нови», отметил сходство описанных в романе Тургенева событий с теми реальными событиями, о которых рассказали опубликованные в печати материалы «Процесса 50-ти». Хотя, по словам Шмидта, роман Тургенева не является изображением этого процесса, так как он был написан раньше, но «мотивирован он подобными происшествиями, которые почти везде повторяются в той же самой форме»[164].

Шмидт отметил, что развязка романа недостаточно мотивирована. По мнению критика, «вся история по-настоящему должна была начаться с обыска, и только теперь, в жизни, должны были бы развернуться характеры, которые до сих пор блуждали вслепую. И только теперь тот класс, против которого был направлен заговор, — аристократия должна была бы показаться во всей своей враждебности, чтобы оправдать этим если не самое дело, то по крайней мере настроение, из которого оно возникло»[165]. В частности, Шмидт предполагал, что Соломин, Марианна и Паклин будут сосланы в Сибирь и что именно тогда «проявится то отвратительное в характере семьи Сипягиных, на что до сих пор только намекалось»[166].