Малюта. Бог тебе дал ум, и талант, и ревность великую. А уж мы – слуги твои – не поленимся, подсобим…
Иван. Мало, мало… Мне мудрость змия, лисы лукавство, свирепство пардуса[152] и – члены его… Магистр Фюрстенберг гордо сказал: русских одними копейными древками погоним в дремы лесные да степи песчаные, вранам на съедение… Так они хотят, чтоб с нами было, хотят и на Неметчине, и в Польше, и в Литве. Так не будет… Казань и Астрахань – начало… Коней наших будем поить в Варяжском море,[153] где я захочу! Малюта, не мешкая, надо везти пушечное зелье, свинец, солонину и сухари в Новгород и Псков, ставить ратные запасы близ украин литовской и польской… Новгородским кузнецам – ковать ядра для великих стенобитных пушек… Пошлешь в Казань за войлоком – шить ратникам тегилеи,[154] в Астрахань пошлешь за добрыми татарскими луками…
Малюта. Так и впрямь – война, государь?
Иван. Язык свой прибей к нёбу гвоздем… А я покуда боярскую неохоту буду ломать. В Ливонию поведет войско Андрей Курбский. Я сам пойду на Полоцк,[155] добывать нашу древнюю вотчину.[156]
Входят Сильвестр и Филипп. Сильвестр с недоумением глядит на скоромные яства и вино.
Сильвестр. Государь, ты ел сие и пил?
Иван. Бес попутал… Уж как-нибудь отстучу лбом грехи-то… Будь здоров, Филипп, садись.
Филипп. С тобой не сяду.
Иван. Ну, сядь на лежанку, оттуда скоромного не слышно. Ах, ах, постническое пребывание! Как птица – не сей, не жни и в житницу не собирай… Ушел бы я к тебе в монастырь, Филипп, скуфеечку[157] бы смирную надел, – так-то мило, в унижении просветлел бы.
Филипп
Иван. Куда податься-то, Филипп? Душу свою надо положить за други своя, не так ли? А другое у меня от Уральских гор до Варяжского моря, все мои чады. Вот и рассуди меня с самим собой. Душонку свою скаредную спасу, а общее житие земли нашей разорится. Хорошо или нет мимо власти царствовать? На суде спросят: дана была тебе власть и сила – устроил ты царство? Нет, отвечу, в послушании и кротости все дни в скуфеечку проплакал. Хорошо али нет?
Филипп. Плачь, плачь, Иван. В грехе рождаемся, в грехе живем, в грехе умираем. Дьявол возводит нас высоко и мир пестрый, как женку румяную, грешную, ряженую, показывает нам. Хочешь? Нет, отыди, не хочу! Глаза свои выну, тело свое раздеру.
Иван. Спасибо, Филипп. Суровый такой ты мне и нужен… Хочу, чтоб ты сел в Москве на митрополичий престол…
Филипп
Иван. Не плюй на меня, я не дьявол, митрополичий престол – не ряженая девка.
Малюта засмеялся. Все обернулись к нему.
Малюта. Филипп, не берись с государем спорить. Мы из Неметчины привозили спорщиков преславных, лютеранских попов, и тем он рот запечатал.
Филипп
Иван. Власть тебе даю над душами человеческими. Терзай их, казни казнями, какими хочешь. В Москве, знаешь, как живут бояре? Ни бога, ни царя не боятся. В мыслях – вероломство, измена, клятвопреступление… Угодие плоти и содомский грех, обжорство да пьянство… В храме стоят, пальцами четки перебирают, ан по четкам-то они срамными словами бранятся. Ей-ей, сам слышал. Бери стадо, будь пастырем грозным.
Филипп заплакал. Сильвестр кашлянул в руку.
Сильвестр. Слаб он, государь, власть не под силу ему.
Иван. А меня, помазанника божия, яко младенца неразумного, держать посильно вам было? А ныне – зову доброе и нужное творити – у вас уж и сил нет? Отведи его в митрополичьи покои, пусть поспит, а наутро подумает. Уходите оба с глаз моих.
Сильвестр. Идем, Филипп.
Филипп. О, печаль моя…
Иван. Веди его бережно.
Филипп и Сильвестр уходят.
Малюта. Спасибо за хлеб-соль, Иван Васильевич. Пожалуй, отпусти меня домой. В баню сходить с дороги да жену, вишь, не видал полгода…
Иван
Малюта. Жена у меня молодая… Ждет, чай, соскучилась, коли дружка не завела…
Иван
Малюта. После смерти царицы Анастасьи срок положенный прошел. Ожениться надо тебе, государь.
Иван (резко). Иди… Отнеси поклон твоей государыне. Иди!
Малюта. Спасибо, государь. (Уходит.)