Том 9

Он прошел мимо них и спросил:

— Тебе не очень жарко, Нолли?

Она послала ему воздушный поцелуй; молодой человек несколько смутился, а Ева крикнула:

— Это пари, дядя! Они должны меня перетанцевать.

Пирсон сказал мягко:

— Пари? О, дорогие мои!

Ноэль пробормотала через плечо:

— Все хорошо, папа!

Молодой человек выдохнул:

— Мы побились с Евой об заклад на щенка, сэр.

Пирсон уселся, загипнотизированный сонным бренчанием рояля, медленным движением танцующих, каким-то «плывущим» взглядом полузакрытых глаз своей юной дочери, смотревшей на него через плечо, когда она проносилась мимо. Он сидел и улыбался. Нолли становится взрослой! Теперь, когда Грэтиана замужем, на его попечении — только Нолли! Вот если бы была жива его дорогая жена! Улыбка его угасла; он вдруг почувствовал себя очень усталым. Временами ему казалось, что на нем лежит непосильным грузом физический и духовный труд этих пятнадцати лет. Большинство мужчин женятся снова, но он всегда считал это кощунством. Брачные союзы заключаются навечно, хотя церковь и разрешает вторичный брак.

Он смотрел на юную дочь со смешанным чувством эстетического наслаждения и растерянности. Хорошо ли это для нее? Правда, оба они выглядят счастливыми; но многого он не понимает в этих молодых. Ноэль — такая нежная, такая мечтательная; но подчас в нее вселяется какой-то бесенок. Эти вспышки одержимости Эдвард Пирсон приписывал тому, что она лишилась матери, когда была еще совсем крошкой; а Грэтиана, которая была всего на два года старше, не могла заменить ей мать. Все заботы о дочери легли на его плечи; и он знал, что в чем-то потерпел здесь неудачу. Он сидел и все смотрел на нее, и какая-то необъяснимая горечь закрадывалась в его душу. И вдруг он услышал ее капризный голосок, словно подчеркивающий каждое слово:

— С меня довольно! — И, сев рядом с ним, она схватила его шляпу и стала обмахиваться.

Ева взяла торжествующий заключительный аккорд.

— Ура, я выиграла!

Молодой человек пробормотал:

— Слушайте, Ноэль, мы ведь могли бы потанцевать еще!

— Конечно; но папе скучно, правда, папа? Это — Сирил Морленд.

Пирсон пожал молодому человеку руку.

— Папочка, у тебя загорел нос!

— Да, дорогая, я знаю.

— Я тебе дам белой мази. Ты намажешься на ночь. Дядя и тетя тоже пользуются ею.

— Нолли!

— Так мне сказала Ева. Если вы собираетесь купаться, Сирил, будьте поосторожнее, там быстрое течение.

Молодой человек, смотревший на нее с откровенным обожанием, сказал: «Хорошо!» — и вышел.

Ноэль проследила за ним глазами; Ева нарушила молчание.

— Если ты хочешь принять ванну перед чаем, Нолли, ты лучше поспеши.

— Я сейчас. Хорошо было в Аббатстве, папа?

— Изумительно! Словно какая-то великолепная музыка.

— Папа всегда все переводит на музыку. Ты бы посмотрел Аббатство при лунном свете; это просто величественно. Ну ладно, Ева, я бегу! — Но она не встала с места, а когда Ева ушла, взяла отца под руку и шепотом спросила:

— Как тебе нравится Сирил?

— Душенька, что я могу сказать? Как будто очень приятный молодой человек.

— Хорошо, папа, не надо… Здесь замечательно, правда?

Ноэль встала, чуть потянулась и пошла к двери — коротко подстриженные вьющиеся волосы придавали ей вид долговязого подростка.

Пирсон смотрел ей вслед и, когда она исчезла за занавесью, подумал: «Какое прелестное существо!» Он тоже поднялся, но не пошел за ней, а сел к роялю и начал играть Прелюдию и Фугу ми-минор Мендельсона. У него было Прекрасное туше, и играл он с какой-то страстной мечтательностью. Только музыка и помогала ему: это был безошибочный способ преодолеть растерянность, сожаление, тоску.

В Кембридже Пирсон собирался стать профессиональным музыкантом, но по семейной традиции он предназначался для священнического сана; подъем религиозных настроений в те дни захватил и увлек его.