Том 9

Не будучи в состоянии опровергнуть утверждение г-на Шила, что «последствия Ункяр-Искелесийского договора окажутся такими же, как если бы Порта уступила России Дарданеллы», лорд Пальмерстон признал, что договор закрыл Дарданеллы для британских военных судов и что «по условиям этого договора фактически может быть закрыт доступ в Черное море даже торговым судам» в случае войны между Англией и Россией. Но если правительство будет сохранять «выдержку», если оно «не будет проявлять ненужного недоверия», то есть молчаливо согласится со всеми дальнейшими захватами России, то он

«склонен полагать, что может и не возникнуть случая, когда этот договор должен будет вступить в действие, и что поэтому договор практически останется мертвой буквой». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Кроме того, утверждает он, «уверения и разъяснения», полученные британским правительством от договаривающихся сторон, в значительной степени побудили правительство отказаться от своих возражений против договора. Таким образом, по мнению Пальмерстона, следует принимать во внимание не статьи Ункяр-Искелесийского договора, но уверения, данные по поводу этих статей Россией, не дела России, а ее слова. Но когда в тот же день его внимание обратили на протест французского поверенного в делах, г-на Лагрене, против Ункяр-Искелесийского договора и на оскорбительные и наглые слова графа Нессельроде, ответившего в «Journal de St.-Petersbourg»[322], что «русский император будет поступать так, как будто заявления, содержащегося в ноте г-на Лагрене, не существовало», тогда благородный лорд отрекся от своих собственных слов и стал развивать противоположную доктрину, заявив, что

«английское правительство при всех обстоятельствах обязано прежде всего принимать во внимание дела иностранных держав, а не слова, которые они в отдельных случаях употребляют по тому или другому поводу».

Таким образом, он то призывает обращаться к словам России, невзирая на ее дела, то призывает обращаться к ее делам, невзирая на ее слова. В 1837 г. он все еще уверял палату, что

«Ункяр-Искелесийский договор является договором между двумя независимыми державами». (Палата общин, 14 декабря 1837 года.)

А десятью годами позже, когда договор давно перестал существовать и благородный лорд только что приготовился играть роль истинно английского министра и «civis romanus sum»[323], он заявил палате напрямик, что

«Ункяр-Искелесийский договор, без сомнения, до известной степени был навязан Турции русским уполномоченным графом Орловым при таких обстоятельствах» (созданных самим же благородным лордом), «которые делали для Турции затруднительным его отклонение… Фактически договор предоставил русскому правительству такую возможность вмешиваться в дела Турции и диктовать ей условия, которая несовместима с независимостью этого государства». (Палата общин, 1 марта 1848 года.)

В продолжение всего хода дебатов об Ункяр-Искелесийском договоре благородный лорд, как шут в комедии, имел наготове всеобъемлющий ответ, который мог удовлетворить любое требование и сойти за ответ на любой вопрос. Этим ответом служили слова: англофранцузский союз. Когда его осыпали насмешками по поводу его потворства России, он отвечал совершенно серьезно:

«Если эти насмешки направлены против установившихся ныне отношений между Англией и Францией, то я должен только сказать, что мое участие в достижении этого доброго согласия наполняет меня чувством гордости и удовлетворения». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

Когда от него потребовали представления документов, относящихся к Ункяр-Искелесийскому договору, он ответил:

«Англия и Франция ныне скрепили между собой дружбу, которая стала еще теснее». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Сэр Роберт Пиль, выступая, воскликнул:

«Я хочу лишь заметить, что как только благородный лорд попадает в затруднительное положение из-за какого-либо вопроса нашей европейской политики, он тотчас же находит готовое средство выпутаться из него, а именно он поздравляет палату с тесным союзом между Англией и Францией».

Но в то же время благородный лорд давал своим противникам — тори все больший повод подозревать, что «Англия была вынуждена потворствовать нападению на Турцию, которое прямо поощрялось Францией».

Выставляемый в тот период напоказ союз с Францией должен был, таким образом, прикрыть тайную зависимость от России, подобно тому как сопровождавшийся таким шумом разрыв с Францией в 1840 г. должен был прикрыть официальный союз с Россией.