Том 9

Желая продемонстрировать традиционную политику России вообще и, в частности, ее виды на Константинополь, политики обычно ссылаются на завещание Петра I[218]. Но они могли бы пойти еще дальше в глубь истории. Более восьми веков тому назад Святослав, тогда еще языческий великий князь Руси, заявил, собрав своих бояр, что «под владычество Руси должна перейти не только Болгария, но и греческая империя в Европе, а также Богемия и Венгрия». Святослав завоевал Силистрию и угрожал Константинополю в 968 г. н. э., так же как Николай в 1828 году. Вскоре после основания русской империи династия Рюриковичей перенесла свою столицу из Новгорода в Киев для того, чтобы быть ближе к Византии. В одиннадцатом веке Киев подражал во всем Константинополю, и его называли вторым Константинополем; в этом названии нашли свое выражение вековые стремления России. Религия и цивилизация России — византийского происхождения, и ее стремление подчинить себе Византийскую империю, находившуюся тогда в таком же состоянии упадка, как теперь Оттоманская империя, было гораздо более естественным, чем стремление германских императоров завоевать Рим и Италию. Поэтому однообразие целей русской политики обусловлено ее историческим прошлым, ее географическим положением, необходимостью для нее иметь открытые гавани в Архипелаге, как и в Балтийском море, если она хочет удержать свое верховенство в Европе. Но традиционные приемы, при помощи которых Россия преследует свои цели, далеко не заслуживают того восхищения, с которым к ним относятся европейские политики. Если успех этой традиционной политики является доказательством слабости западных держав, то однообразие и шаблонность этой политики свидетельствуют о внутреннем варварстве России. Кому не показалось бы курьезным, если бы Франция пожелала основывать свою политику на завещании Ришелье или капитуляриях Карла Великого?[219] Если просмотреть самые знаменитые документы русской дипломатии, то приходишь к заключению, что как бы тонко, хитроумно, искусно и ловко ни умела она отыскивать слабые стороны европейских монархов, министров и дворов, при всей ее мудрости она всякий раз становилась в тупик, когда нужно было понять исторические движения самих западноевропейских народов. Князь Ливен обнаружил совершенно правильное понимание характера доброго Абердина, когда рассчитывал на его уступчивость по отношению к царю, но он основательно ошибся в своем суждении об английском народе, когда предсказывал продолжение господства тори накануне развернувшегося в 1831 г. движения за реформу. Граф Поццо-ди-Борго вполне правильно судил о Карле X, но совершенно ложно оценивал французский народ, когда побуждал своего «августейшего повелителя» вступить в переговоры насчет раздела Европы с этим королем накануне его изгнания из Франции. Русская политика со своими традиционными кознями, хитростями и уловками может поймать в свои сети европейские дворы, которые сами являются всего лишь традицией прошлого, но она совершенно бессильна против революционных народов.

В Бейруте американцы вырвали еще одного венгра из когтей австрийского орла. Приятно видеть, что американское вмешательство в европейские дела начинается именно с восточного вопроса. Помимо торгового и военного значения, которое имеет Константинополь в силу своего местоположения, существует еще ряд других, исторических соображений, которые делают вопрос об обладании этим городом предметом постоянного горячего спора между Востоком и Западом. Америка же является самой юной и сильной представительницей Запада.