Том 8. Рваный барин

– За вильсипед мне потом отдашь, сто рублей, как капиталы отберешь… а дознал я про ее досконально… прижила она от барина парочку – Мишу да Гришу, в господском пансионе обучаются… И по вильсипеду им купила, и дом будто отписала… А ты для нее кто выходишь? От мужика-мещанина! И каждый месяц по сту целковых им посылает, для ученья, – на почте сказывали. Понятно, тебе не скажут.

А Маркушка про свое гвоздит:

– Я тебе про высшую правду объясню! И дяденька мой прохвост тоже, зна-ю! А я из ума толкую: все трудящие пусть поймут, чтобы совместно! такой закон, природный! У дяденьки вон капиталы, а у меня штаны-брюки дырявые? Это позор для всего человечества!

А Карла Иваныч про свое натачивает:

– Тебя, простоту, жалеючи говорю! Ты ей какие капиталы баранками добываешь, а она думает – часиками откупилась? Нет, ты все свои капиталы требуй!

А у Ванюшке-то в голове уж дым, как на сук-то нарезался! Пришел домой, а Матрена Ивановна под образами поклоны бьет, за него, дурака, слезами обливается. Как на нее зыкнет:

– Подавай мои капиталы!..

Та его крестом-молитвой, а он пуще:

– Приблудкам своим господским вильсипеды на мои капиталы… мо-жешь?!..

Да ке-эк по голове ее звезданет кулачищем, – так замертво и повалилась. За укладки сейчас принялся, все-то распотрошил, повыкинул. Все клубки размотал, ниток напустил – все вкруг чисто в паутине заплел-запутал, сети такие навертел – и сам запутался, не выдерется. Нашел три целковых, а капиталов нету! Полы разворотил, квашню вывернул, тесто со зла повыкидал – вот тебе калачи! Всю посуду перебил-переколотил – нет тебе капиталов! Шумит-ломает, капиталов все добивается. За Божье Благословение принялся. Все иконы посорвал, из кивотов вытряхнул, – и там нету! За мать, – не на себе ли держит?.. Всюю ободрал, прямо вот… серебряный крест сорвал… Сказывай!.. А она, понятно, уж и не чует. Ну, сейчас водой ее из ведра…

– Вставай, не притворяйся! капиталы мои доказывай!..

Открыла глаза Матрена Ивановна да как увидала содом-то гомор – закаменела. Опять, – комод расколотил, печи ломать принялся – не в трубе ли? Стало быть, зачумел. Очкнулась тут Матрена Ивановна да в чем была, простоволосая, – в участок. А в участке-то комиссар-пристав в спин-жаке – в шляпе сидит, печатками стучит.

– Не имею, – говорит, – права. У нас теперь прикосновение личности! А пустяками не беспокойте, у нас дела спе-цыальныя!

Та ему в ноги:

– Да ваше превосходительство!., да он эдак и дом спалит… кто же его теперь унять может?! В него, – кричит, – бес вселился!

А печатник сме-ется!

– Что еще за бес? Это, – говорит, – в нем наличности появление! И некогда мне с вашим делом, надо умыть руки!

Во, какой!

Уставилась на него, понятно, Матрена Ивановна да задом от него, задом… Бежит проулком, глядь – Мартын Данилыч идет, старший городовой, уж расчелся. Ну, уцепилась за него Матрена Ивановна:

– Голубчик, ослобони!.. Ванюшка-то мой… сбесился! Полиция не вникает, – к кому ж теперь? Уйми ты его, хочь ты!..

– Никак нет, Матрена Ивановна… – Мартын-то Данилыч ей. – Не могу-с. И рад бы, да не могу-с. По случаю, сами знаете… штиль-то новый… Раньше-то бы с нашим удовольствием, в две минуты, а ноньче, сами знаете…

А сам оглядывается.

– Голубчик, поблагодарю… Калачика, бывало…

– Много довольны, Матрена Ивановна. И все калачики кушали, да вот, штиль-то новый… Оно бы, конешно, можно бы…

А сам все оглядывается, с опаской…

– И самим-то им тошно, вот что про штиль-то шумели, а самолюбие. Каждому желается печатками-то стучать… тоже ведь и жалованье полагается…

Однако пошел. Подходят, а у двора соседи:

– Ванюшка-то ваш, – кричат, – каких калачей-баранок навертел! Всех свиней порезал, с ножом – с огнем по двору мечется! все капиталов ищет… Нас еще, упаси Бог, спалит!..

А как признали Мартын Данилыча-то, все в голос:

– Голубчик! да утихомирь ты его… с ножом, ведь!..

Тут Мартын Данилыч и приступил. Усы поправил, в кулак поплевал, плечи эдак поразмял, – ну, си-ла, прямо!

– Которые… осади, не лезь!..

Пошел на Ванюшку ходом. Тот от его в куток, к свиньям, а тот свое дело понимает, достигает. Привышный… слышно, настиг, навалился, хрипит в теми-то:

– Вре-ошь… у мине… не вы… не вы-дерешься… не-эт… эй, которые там… давай… веревку!..

А уж тут все – пожалуйте! Ну, связали. Получил полтинник, козырнул – пошел. А ему вдогон:

– А ты, голубчик, нет-нет да и наведайся! кто ее знает…

– Да уж будьте спокойны… навсягды рады для беспорядку!

Присягу, понятно, принимал… правильный.

Вот Матрена Ивановна сидит в дому, во всем этом безобразии, над Ванюшкой убивается. А тот зубами скрипит, лается – признавать себя не признает. Проплакала до утра – к отцу Семену. Куда же ей больше? А тот ей:

– Господнее попущение, Матрена Ивановна… претерпите. И молились мы, и пропились… Посоветуйтесь с врачом, – а не уврачует, будем просить Врача Небесного – пусть уж к себе приберет, чем ему без ума колобродить. Серьезного, стало быть, сорту он-то! Доктора Серикова пригласите, в голову ему пусть постукает. Он по сумасшедшему делу знающий.