Том 8. Рваный барин

Уходят и уже ушли из жизни эти хорошие русские люди, по-своему, любовно и без корысти, служившие просвещению. Сплыл и Иван Гаврилыч. Живет где-то на здешней окраине, я знаю. Мучается застарелым ревматизмом. Уже больше часу брожу я по этим тупичкам и закоулкам, где у него – свой домик. Он мне не нужен, но раз я попал сюда, – хорошо бы найти, вспомнить далекое прошлое… Я читаю ржавые вывесочки на воротах, отыскиваю какой-то Кривой или Короткий тупик, – не помню. И вдруг совсем неожиданно, в тупичке, я вижу… Иван Гаврилыч! В своей вылинявшей до желтой зелени шубейке, с вытертым лисьим воротником и в валенках, сидит он на лавочке у ворот серенького домика, в четыре окна, на вечернем солнце, под свешивающейся грузной рябиной. Перед ним – трое мальчишек, показывают на рябину.

– Всем по гривеннику и… без разговору!

Вот оно, его увесистое «без разговору»! И скрипучий голос, и острый взгляд поверх очков. Только не с проседью острая бородка, а совсем белая, нос сизо-багровый, старческий, и лицо водяночное.

– Пожалуйте! – с сердцем кричит он мне еще издали, тыча в мальчишек палкой. – По пол-тиннику требуют оборвать рябину!! Вот, мошенники! Сопляки, а… Да я, бывало, за одно удовольствие!..

– На кой нам твои гривенники! Я в очередях рупь за полчаса нащелкаю… – говорит мальчишка в солдатской фуражке, которая пляшет у него на глазах.

– Рупь?! Я вот тебе такой нащелкаю… Ну, вот, последний мой сказ: собрать всю рябину за… шесть гривен… и без разговору!

Мальчишки, наконец, соглашаются и лезут на рябину. Я напоминаю Ивану Гавриловичу, что так и так. Он приглядывается и как будто припоминает. Но он все же рад, приглашает присесть на лавочку.

– Так, так. У меня покупателей… и не сосчитаешь. Три профессора теперь стали… учителя есть, директор гимназии. Есть люди знаменитые. Поработал в лавочке церкви и отечеству на пользу, – как говорится. А, припоминаю! – говорит он, приглядываясь, – Эге, седеть начали… Ксенофонта-то? Так это вы мне, значит, эту «Сакру физику»-то продали, редкостную-то? Помню. Дело прошлое, нажил на ней пару четвертных… Ну, теперь помню.

Пусть нажил, но тогда эта «Сакра-физика» чудесно выручила меня. Я смотрю на Иван Гаврилыча, – и мне грустно. Если бы опять быть тем, далеким, не знающим жизни, стоять перед ним в темной лавочке, и ждать великого, радостного, таящегося в этих пыльных грудах! Сколько впереди лет, сколько еще узнавать нового! Сколько надежд чудесных, которые прекрасно осуществятся!

– Мошенники… – ворчит Иван Гаврилыч, следя за мальчишками. – Сучья не поломайте! Бывало, за две-то копейки «Светлый день» увидишь! А ценишь-то как… На рупь-то-другой книг-то сколько накупит, да драгоцен-ных! Мыслей великих почерпнет! А эти вот теперь швыряются на всякое дерьмо, прости Господи! А то в оборот пускают, перепродают. Такой-то разврат пошел… С этих вот пор спекуляцией занимаются. Такой пример. Бывало, мальчишка в лавке у меня трется, зажмет две копейки в кулак, – и «Бабу-Ягу» ему, и «Яшку», и все чтобы. А я у этих книжки за цельное лето в руках не видал. А энтот, вон, в картузе-то, вчера на целковый на цельный патоки достал, стрескал. Жульничают… Возют мимо нас торф, так они кирпичики по два, по три с возу… в лавочку волокут, продают. Кто чем!

– Ну, они не виноваты, – говорю. – В наше время другие условия были…

– А что? Плохо, что ль, было?! Книжное дело взять… Тогда подстрочники или конспекты эти… за редкость были! Ну, и гимназист был настоящий. Трудящийся был гимназист-учащийся. И студент был настоящий, твердый студент. А теперь все нашеромыжку пошло. Теперь вон, будто, и на задачник подстрочник составили… За две копейки весь тебе университет! Вот год от году больше хулиганов и выходит. И в интеллигенции вашей много хулиганов пошло! Книгу забывают, мысль-то…

– Эге, старые-то дрожжи…

– Понятно, я книжный человек. Книга-то тогда веская была, из тряпки, вечная. А теперь из всякого… делают, на три дня. Бывало, чтобы постигнуть, ну… как там история, хоть бы куль-ту-ры!.. Или государственное право, так – как? Прочитает капитальную какую книгу, да не одну. Историю революции, например… Карно ли, или Мишье… или самого Шлоссера, «История XVIII века»!.. – он подумал, поглядывая на рябину, где уже дрались мальчишки и сыпали на нас ягоды. – Или еще капитальней, да в подлинниках… Мишле там, или господина Тьера! Вот он и знал всю суть идеи и развитие жизни! Поучительно! Он и ошибется меньше, если на практике проводит. А теперь, – ухватил брошюрку за гривенник, – такой же, как и он, невежа написал за час с подстрочников, – думает: все узнал, могу! И выходит жульничество.

– Ван-рилыч, больно высо-ко! – кричат с рябины. – Все обирать не стану, прибавляй двугривенный!

– Вон! Все вон!! – вскакивает Иван Гаврилыч, и машет палкой. – Духу чтоб!..

– Черт с тобой, ладно…