Том 8. Рваный барин

На ящике сидели трое: девица в шляпке с вишнями, курившая из кулачка и визгливо смеявшаяся с солдатами; кривой гармонист, в лаковых сапогах, в кепке, в венгерке, – откуда он ее раздобыл, – подтянутый чеканным пояском, и хмурый, цыганского облика, пожилой человек, с подвязанной щекой, с кнутом: должно быть, барышник. Тут было веселье неподдельное. Солдаты гоготали, как гармонист то прыскал девицу из флакона, то сам «принимал капли от любви». Играл на итальянке и пел куплеты:

…Нету стенок, – одна печь,
А министры скажут речь!
    Ух ты-ы!
Речку скажут да помажут –
Станет речка кверху течь!
    Их ты-ы!

Гоготали так, что покрывали и гармонью, и страшный скрипучий треск расхлябанного пароходика. А гармонист хоть бы улыбнулся! И цыган не смеялся: постукивал кнутовищем по сапогу. Только девица стреляла глазами и покатывалась, завораживая солдат.

– Развелось этой сволоты! – сурово сказал торговец. – Понапущали изо всех дыр. Вот в Сучкове трактирщицу с детьми порубили, – не они ли? А то странники еще будто ночевали…

– На странников не говорите, папаша… – раздался певучий голосок. – Энти и нам дело портят.

И как из земли появился странник: до этого он незаметно сидел за ногами, у борта. Были при нем и потрескавшаяся клеенчатая сумка-ранец, и железный стержень, с медным крестиком-набалдашничком, и черный чайник, и запасные лапотки. И лик самый страннический, – болезненно-бесцветный, страннический, прыщавый, хрящеватый.

– Наступил, – и мокро! – сказал гусятник. – От слова объявляется, как плесня.

Но странник и не обиделся.

– Вы про церковь небесную говорите, а я прислушал. Истинная правда. И что же это будет, как по их выйдет! На место храмов Божиих и монастырей фабриков везде наставят! Все земли от обителей отберут… Сколько народу разорят! А к тому идет, и уж бумагу подают казенную…

– Вашей вшивой команде конец теперь… – сказал солдат. – Да чего от тебя хорошего?! Дезертир, небось…

– А ну-ка, оправдайся! – подзадорил гусятник.

– Я?! – оторопело спросил странник. – Оправдаюсь! Жулик не оправдается, кот… а я, – вот! – засуетился он, распахнув ряску. – Вот чичас досмотрите мои права…

Он вытащил клеенчатую сумочку-книжку, по каким собирают на построение храма, вытянул из нее истлевший по складкам грязный листок и потыкал пальцем.

– …из Смоленского врачебного управления… безземельному крестьянину… в удостверение… что… при посторенней грыже еще страдает… пе-ри-ди-чески!.. эмпе… лим-пи-сеей! – насилу выговорил странник, тыча пальцем в коричневое пятно на бумаге, уже потертое. – А?! Припадошный я, могу на всяком месте сказаться. Вот и оправдался! Вот и хожу по монастырям, питаюсь… от святые иконы к мощам…

– От каши да ко щам! – подмигнул солдат. – А я бы всю эту команду на казенную работу. Дороги прокладать! У нас вовсе дорог нету, от того и безобразия всякие.

Опять звал пароход, – промеряй фарватер! Но матрос был при гармонисте, подухивал. Открылись и влево, и вправо белые пески, и пароходик юлил среди белых и красных колпачков, метался. Капитан потел за своим колесом, поплевывая в кулаки.

– Дай ему по шее, эй! Слышь! – кричал капитан. – На мель посажу!

– Вали! – отвечали капитану из толпы – Веселей будет!

– Тьфу, черти серые!

Вылез из трюма распоясанный парнишка, выдернул по-тосатую мерочку-шестик из-под кучи баб, обругал баб и пошел на нос «ковырять в речке».

– Черт расхристанный! – кричали ему бабы.

– Кто как, а я по правильной бумаге, – оправдывался странник. – Я че охаверзник, не блудник… и снов не открываю. А то даже антилегент у нас есть, как барин… Санька Маленький… тот сны открывает, игуменьи чай его пить к себе приглашают… Ему и послушниц разрешают…

– Истреблять вас до мозга костей! – крикнул подобравшийся к разговору матрос. – На Хитровке я тебе любую бумагу выправлю. Напишут, что и вовсе без головы, одна кишка!

– С такими лицами я спориться не желаю, – сказал странник, пряча бумагу. – А без церкви задичает душа! Мы этого не дозволим.

– Ах ты… слякость! Мы!!

– У нас трое мужиков с фабрики сбегли… – гнусаво сказал человек с вдавленным, закорючкой, носом. – Это в Ду-ракине у нас, огромадная фабрика. Как пошла революция, пошел шу-ум, – испугались. Ну, и взяли в миг-мгновение расчет. Сухариков насушили, – пошли.

– Куда пошли-то? – спросил торговец.

– А по монастырям ходить. Тихие все. Один все кина-рейками занимался.

– Это где, у Дуракине? Есть там кинарейки, знаю, – сказал человек с клеткой. До этого он сидел в толпе, поставив между ногами клетку, и, не обращая внимания ни на что, посвистывал в дудочку, учил «славного кенаря, цена – четвертной». – Есть сурьезные кинарейки, у Васичкина.

– Он самый и ушел. «Боюсь», – говорит.

– А как же кинарейки-то?

– Что! – перебил странник. – Вот такие, которые… ка-рактер такой. Душа покою желает, святой жизни. Ну, разве мысленная вещь монастыри решить! Да я вот от своего ка-рактера всего ужашаюсь. Как где крик, – я бегу, бегу… до первого кусту! Намедни в Галкине человека убивали…