Том 8. Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления

Общеизвестно, какой конфуз претерпел Панферов, выступивший с заключительным словом на дискуссии о «Брусках» и неосмотрительно утверждавший, что пишет он «языком миллионов». О Панферове, в достаточной мере разоблаченном А. М. Горьким, пожалуй, можно бы больше и не говорить, если б не было у него многочисленных последователей, загромождающих литературу антихудожественными, литературно-безграмотными и бесталанными произведениями, если б Панферов, присваивающий себе роль «литературного вождя», не пытался возглавить этот отряд литературных бракоделов, если б сам Панферов писал не по принципу «если из ста слов останется пять хороших, а девяносто пять будут плохими, и то хорошо».

А «Бруски» именно так и написаны. Для доказательства этого моего утверждения нет нужды умножать приведенные А. М. Горьким примеры проявленной Панферовым разительной литературной малограмотности, беззаботности в отношении слова и невежественности. Всякий может сделать это сам, внимательно перечитав три книги «Брусков».

Критический разбор произведений Панферова не входит в мои задачи, меня интересует другое: неужто до статьи Горького никто из критиков не видел тех недостатков, которыми — в большей мере, чем любое из ведущих произведений, — были перенасыщены «Бруски»? Как могло случиться, что писатель, широко известный у нас и за границей, выпускал книгу за книгой, и все со значительными литературными «огрехами»?

Несомненно, что критики недостатки видели, но, за редким исключением, говорили о них невнятно и глухо, в подавляющем же большинстве почти совсем не говорили, а взамен этого пели сплошные и неумные дифирамбы и, будучи не особенно изобретательными по части восхвалений, желая оглушить читателя и во что бы то ни стало убедить его в том, что «Бруски» преисполнены всяческих достоинств, шли по линии «остроумных» сравнений: Панферов — Бальзак, Панферов — Успенский и т. д.

Образчиком такой недобросовестной критики смело может послужить статья Васильковского («Литературный критик», № 4 за 1933 год). Автор статьи обуреваем стремлением выдать Панферову паспорт на литературное бессмертие. Ему нет дела до того, что читатель, ознакомившийся с его статьей, так и не поймет, что же в третьей книге «Брусков» хорошо и что плохо, в чем Панферов силен, а в чем слаб. И создается такое впечатление, будто статья эта писана не для читателя, а для одного Панферова. Этакий мадригал в прозе!

Васильковский не стремится и к тому, чтобы помочь Панферову преодолеть свойственные ему недостатки. Неблагополучие у Панферова с языком? Васильковский смело утешает:

«Говорят, что у Панферова тяжелый язык. Что ж, таков язык волжских крестьян. Было бы смешно, если бы Никита Гурьянов заговорил стилизованной прозой».

Какая непревзойденная наивность! Как будто речь идет только о языке панферовских героев.

Неблагополучно у Панферова с сюжетом? И здесь услужливый Васильковский забегает вперед, чтобы заслонить собою автора «Брусков»:

«Сюжетности, если можно так выразиться, в книге мало. Но это и минус и плюс. Прочитайте «Крестьян» Бальзака. Там тоже почти нет сюжета».

Дальше, говоря о том, что Панферов иногда поступает так же, как его герой Никита Гурьянов, который, как известно, захватил лавку из нардома: «Пригодится посидеть… аль что…», Васильковский пишет:

«Панферов тоже иногда тащит к себе в книгу на всякий случай множество фактов, утяжеляющих ее».

Вы думаете, что это упрек придирчивого критика? Успокойтесь. Тремя строчками ниже Васильковский не только оправдает такую крестьянскую рачительность, но и «базу» подведет под это оправдание:

«И опять сошлемся на Гейне. «Величайшая заслуга Гёте, — писал Гейне, — заключается именно в законченности всего им изображаемого. У него нет соединения подробностей вполне хороших со слабыми, полно законченными в рисунке — с легким наброском, нет никакой робости… Каждое лицо в своих драмах и романах он обрисовывает с такой полнотой, как если бы оно было главное. То же самое и у Гомера, то же и у Шекспира».

Здорово сделано? Вот тут и поговори, что критика наша еще несовершенна…

Хотя в некоторой доле «объективности» Васильковскому отказать нельзя. На стр. 54 он пишет:

«Еще и еще раз перелистывая третью книгу «Брусков», будущий критик к ней, несомненно, подойдет по-другому, а может, и… строже».

Но «другой подход» оставлен для будущего критика, а сам Васильковский, утверждая в конце своей статьи, что «Бруски» — строящийся монументальный памятник нашей великой революционной эпохи, ничтоже сумняшеся, заканчивает:

«Панферов работает над четвертой книгой. И еще многие тома (15–20 томов — это не фантазия критика) он должен будет создать, чтобы коллективизация получила свою «Человеческую комедию».