Том 8. Повести и рассказы 1868-1872

Автобиографична в своей основе не только первая, но и вторая часть повести. В письме к племяннице Флобера К. Комманвиль Тургенев, соглашаясь с ее суждением о «Вешних водах», писал 7 (19) августа 1873 г.: «…что же касается второй части, недостаточно обоснованной и не вполне необходимой, то я позволил себе увлечься воспоминаниями». Более подробное высказывание Тургенева об автобиографическом элементе в «Вешних водах» приведено в воспоминаниях И. Я. Павловского: «Весь этот роман — правда. Я пережил и прочувствовал его лично. Это моя собственная история. Госпожа Полозова — это воплощение княгини Трубецкой, которую я хорошо знал. В свое время она наделала много шуму в Париже; там ее еще помнят. Панталеоне жил у нее. Он занимал в доме среднее положение между другом и слугой. Итальянская семья также взята из жизни. Я только изменил подробности и переместил их, потому что я не могу слепо фотографировать. Так, например, княгиня была по рождению цыганкой; я сделал из нее тип светской русской дамы плебейского происхождения. Панталеоне я перенес в итальянскую семью… Этот роман я писал с истинным удовольствием, и я люблю его, как я люблю все мои произведения, написанные подобным же образом» ( PavlovskyIsaak. Souvenirs sur Tourgu'eneff. Paris, 1887, p. 89–90).

Отослав рукопись «Вешних вод» в Петербург и ожидая выхода январской книжки «Вестника Европы», Тургенев, как это часто бывало у него, находился в состоянии неуверенности, не зная, насколько удалась новая повесть, и с нетерпением ожидал читательских откликов на нее и отзывов критики. 6 (18) декабря 1871 г. он писал Я. П. Полонскому: «Настрочил большущую повестищу, которая появится в январском № „Вестника Европы“; не знаю, что из нее вышло — ибо никому ее не читал и никакого мнения еще не слышал; сам же автор, ты знаешь, судья плохой — особенно на первых порах. Он видит не только то, что сделал, но даже то, что хотелсделать; а публика — может быть — ничего не увидит. Посмотрим, что она скажет». 18 (30) декабря, в следующем письме к Полонскому Тургенев возвращается к той же теме: «Моя повесть (говоря между нами) едва ли понравится: это пространственно рассказанная история о любви, в которой нет никакого ни социального, ни политического, ни современного намека. Если я ошибаюсь, тем лучше».

Неуверенность и беспокойство нарастали у Тургенева особенно потому, что от Анненкова, с чьим мнением и вкусом он привык всегда считаться, долго не было никакого письма. 8 (20) декабря Тургенев писал ему: «Молчание Ваше о моей повести заставляет меня чесать у себя за ухом; я начинаю думать, что она Вам не понравилась — и Вы не знаете, как сообщить мне этот факт. Валяйте! Кожа у меня толстая». Той же тревогой проникнуто и письмо к Анненкову от 11 (23) декабря. Только 14 (26) декабря из полученного Тургеневым письма Анненкова выяснилось, что рукопись он прочитать не успел, а сразу же передал ее Стасюлевичу для набора и что он впервые знакомится с повестью только теперь, в корректуре. Дочитав последний лист корректуры «дивной повести», Анненков тотчас же изложил свое мнение о ней в письме от 14 (26) декабря 1871 г.:

«Вышла вещь блестящая по колориту, по энергии кисти, по завлекательной пригонке всех подробностей к сюжету и по выражению лиц, хотя все основные мотивы ее не очень новы, а мысль-матерь уже встречалась и прежде в Ваших же романах. < …> Пророчу Вам крики восторга со стороны публики; такого напряжения поэтической силы, изобретательности и стилистических чудес она давно уже от Вас не получала». Одновременно с этим Анненков высказывает и критические замечания, касающиеся развязки повести: «Я, например, могу понять, что Санин под кнутом Полозовой мог проделывать отвратительнейшие скачки, но не могу понять, как он сделался лакеемее, после пережитого процесса чистейшей любви. Это выходит страшно эффектно в повести — правда! Но и страшно позорно для русской природы человека. Не знаю, может быть, Вы это имеете и имели в виду, но тогда как объяснить изумительную картину великолепнейших связей с Джеммой, без малейшей примеси ядовитого вонючего вещества? Уж лучше бы Вы прогнали Санина из Висбадена домой, от обеих любовниц, с ужасом от самого себя, страдающего, гадкого и не понимающего себя, а то выходит теперь, что человек этот способен одинаково вычмокивать вкус божественной амброзии и жрать калмыком сырое мясо… брр!» Заканчивая письмо, Анненков снова дает высокую оценку повести: «Но что Вам за дело до этих тонкостей, когда Вас ожидает громадный успех и когда я сам, под действием изумительного рассказа, едва мог отыскать причину того осадка на душе, который он оставляет после себя, при самом удовлетворительном ее настроении» ( Рус Обозр,1898, № 3, с. 18–19).