Том 8. Письма 1898-1921

В таком виде стоит передо мной моя тема, тема о России(вопрос об интеллигенции и народе, в частности). Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь.Все ярче сознаю, что это — первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный.К нему-то я подхожу давно, с начала своей сознательной жизни, и знаю,что путь мой в основном своем устремлении как стрела, прямой, как стрела — действенный. Может быть, только не отточена моя стрела. Несмотря на все мои уклонения, падения, сомнения, покаяния, — я иду.И вот теперь уже (еще нет тридцати лет) забрезжили мне, хоть смутно, очертания целого. Недаром, может быть, только внешненаивно, внешнебессвязно произношу я имя: Россия.Ведь здесь — жизнь или смерть, счастье или погибель. К возрождению национального самосознания, к новому, иному «славянофильству» без «трех китов»(или по крайней мере без китов православия и самодержавия) и без «славянства»(этого не предрешаю, но мал ведь и мало реален вопрос хотя бы о Боснии и Герцеговине) влечет, я знаю, всех нас.

Ибо мера нашей утонченности исполнилась, т. е. утонченность уже вошла в плоть и кровь, всегда с нами, мы уже не трепещем за нее (конечно, я говорю «мы» лишь в предчувствии новых людей, пока их, несомненно, мало); и потому мы вправестать реалистамив новом смысле. Все эти слова мои — в ответ на 1) Вашу тревогу о том, что в пьесе моей я все твержу: Россия; 2) в знак полного моего согласия с Вашим утверждением, что все «измы» в искусстве включаются в «утонченный, облагороженный, очищенный реализм».

Теперь: что касается в частности, «Песни Судьбы», то сам я о ней мало знаю, лучше сказать, жива она для меня самого до сих пор настолько, что и Вашими словами я не убеждаюсь до конца.

Может быть, Вы правы, сами лица неживые (за исключением некоторых). Но всех их я нежно люблю, большую часть — ясно перед собою вижу.

Что касается Ваших исследований о «математической точности человеческой природы» (вообще это место Вашего письма), то тут, и по намекам Вашим, я догадываюсь о чрезвычайной ценности Ваших наблюдений.

Понимаю Вас, понимаю это стремление художника к «математике» в высшей степени. С этой точки зрения в «Песне Судьбы» наверноесделано много ошибок.

Хочу, чтобы Вы услышали меня, чтобы Вы знали, что нет в моем «народничанье», что ли, — тени публицистического разгильдяйства, что я ни в каком случае не хочу забывать «форму» для «содержания», пренебрегать математической точностью, строжайшей шлифовкой драгоценного камня. Но камень-то,который я, может быть, не сумел отшлифовать в «Песне Судьбы», — он драгоценен. Сам-то я — плохой мастер, кощунствующий «лирик», — и не моя заслуга, что камень попался мне в руки. Но раз он — в руках у меня, я поражен его сиянием, я каюсьв своем кощунстве, я долженнайти в себе силу, терпение и жертвенность мастера.

Вы лично и дело Ваше всегда были и есть для меня — пример строжайшего художника. В Вас я чувствую и силу, и терпение, и жертвенность, и право строжайшего суда.Верю Вам глубоко; потому, возвращаясь к пьесе, я вовсе не тревожусь о судьбе ее по существу; знаю, что, если надо, Вы ее полюбите, если не надо — отвергнете, руководясь математикою искусства, любовью к строгим истинам его. Вижу в Вас художника, которому мало толькокрасоты и толькопользы, которому необходимо покрывающее и исчерпывающее то и другое — Прекрасное.И, по всему этому, верю в Ваш реализм.Конечно, Вы знаете это.

Прилагаемую статейку просмотрите, когда будет свободная минута, если интересно. Я посылаю ее только в дополнение и разъяснение моих мыслей о России, набросанных в этом письме.

Всего не написать, конечно. Может быть, надо поговорить. А я боюсь слов ужасно, в их восторге легко утонуть. Потому-то я и хочу принципиально постановки пьесы, если не «Песни Судьбы», то какой-либо иной (теперь той новой, которая уже сидит во мне, сладко мучает меня вновь); ибо театральное действоуже больше слова. Надо, чтобы тема моя, в жизненности которой я убежден, проникла не только в уши слушателей, но в очи, в сердце, в волю зрителя.Если слово — смутное предчувствие,то — театральное представление может стать настоящим, пробуждающим от спячки и бросающим в блеск и муть живой жизни ударом бича.

До свидания, дорогой Константин Сергеевич. Если придете к какому-либо выводу в дальнейшем, напишите мне. Вы знаете теперь, как я Вас слушаю и как мне важно Ваше слово.

Преданный Вам Александр Блок.

P. S. Думаю печатать «Песню Судьбы» в альманахе «Шиповник», когда — еще не сговаривался.

202. Матери. 14 декабря 1908. <Петербург>

Мама, я не пишу тебе без конца потому, что все дни очень полны, постоянный наплыв дум и дел.

«Иронию» я все забываю взять из «Речи», но скоро возьму и пришлю. — Буду опять писать дневником, я сохраняю календарные листки.