Том 8

— Послушайте, Фергюсон. С той минуты, как мы с вами познакомились, я все стараюсь нащупать, где у вас винтик не в порядке, на чем вы свихнулись, но ни черта не могу найти. Что вы тут делаете? Почему поселились здесь? Кем вы были раньше, чем занимались? Расскажите, кто вы такой.

Фергюсон с явным удовольствием слушал Харниша.

— Началось с того, — заговорил он, — что врачи отказались от меня. Они заявили, что жить мне осталось в лучшем случае полгода; и заметьте — это после того, как я лечился в наших санаториях, ездил лечиться в Европу и на Гавайи. Меня лечили и электричеством, и усиленным питанием, и голодом. Не было процедуры, которой врачи не испробовали бы на мне. Я разорялся на них, а здоровье мое все ухудшалось. Болезнь моя имела две причины: во-первых, я родился слабосильным, во-вторых, я вел ненормальный образ жизни — слишком много работал, к тому же работа была ответственная и напряженная. Я занимал должность заведующего редакцией «Таймс-Трибюн»…

Харниш мысленно ахнул: «Таймс-Трибюн» уже много лет считалась самой крупной и влиятельной газетой Сан-Франциско.

— …и такая работа оказалась мне не под силу. Организм не выдержал, и в первую очередь сдали нервы.

Мне приходилось подхлестывать себя виски, а это еще пуще расшатывало нервы, да вдобавок еда в клубах и ресторанах… Болезнь моя заключалась в том, что я жил нe так, как нужно.

Фергюсон пожал плечами и запыхтел трубкой.

— Так вот, врачи отказались от меня, а я отказался от них — и ушел на покой. Это было пятнадцать лет тому назад. Еще студентом я приезжал в эти края на каникулы — охотиться. И как стало мне совсем худо, меня пять потянуло на лоно природы. Я все бросил, решительно все, и поселился здесь, в долине Сонома, — на зыке индейцев это значит Лунная долина. Первый год прожил в сарайчике, потом выстроил дом и перевез сюда свои книги. Раньше я и понятия не имел, что такое счастье, здоровье. А теперь — посмотрите на меня и посмейте сказать, что мне сорок семь лет.

— Больше сорока вам никак нельзя дать, — искренне сказал Харниш.

— А пятнадцать лет тому назад я выглядел шестидесятилетним стариком.

Беседа продолжалась, и Харниш начал понимать, что на жизнь можно смотреть совсем иначе, чем он смотрел на нее до сих пор. Вот перед ним человек, не озлобленный и не разочарованный, который смеется над горожанами и считает, что они сумасшедшие; он не гонится за деньгами, и жажда власти давно умерла в нем. О дружественных чувствах горожан он высказывался весьма не двусмысленно:

— Что они сделали, все друзья-приятели, с которыми я бог знает сколько лет встречался в клубах? Ведь, бывало, нас водой не разольешь. Я никому из них не был должен, и когда я уехал, хоть бы один строчку прислал, спросил бы: ну, как ты там, не нужно ли тебе чего? С месяц они друг друга спрашивали: «Куда это Фергюсон девался?» Потом забыли и вспоминать не стали. А ведь они отлично знали, что никаких доходов, кроме жалованья, у меня не было и что я всегда забирал деньги вперед.

— А как же вы сейчас живете? Вам ведь нужны наличные деньги на одежду, на журналы…

— Я немного работаю — когда недельку, когда месяц. Зимой пашу, осенью виноград снимаю, а летом всегда находится дело у фермеров. Мне не много нужно, поэтому и работаю я немного. А вообще я больше копаюсь на своем участке. Я мог бы кое-что писать для журналов и газет, но я предпочитаю пахать землю и собирать виноград. Поглядите на меня, и вы поймете, почему. Я стал твердым, как кремень. И мне нравится такая работа. Но скажу вам прямо, к ней надо привыкнуть. Хорошо, если можешь целый божий день собирать виноград и вечером, возвращаясь домой, не валиться с ног от усталости, а чувствовать только приятное утомление. Вот этот камин… Я тогда был кисляй, малокровный, расслабленный алкоголик, не храбрее и не сильнее кролика. Я и сейчас удивляюсь, как у меня не было разрыва сердца и спина не сломалась, когда я таскал эти глыбы. Но я выдержал, — я заставил свое тело работать так, как ему предназначено природой, вместо того чтобы сидеть, согнувшись, за письменным столом и накачиваться виски… Ну, и вот вам результат: я поздоровел, а камин вышел на славу. Верно?

А теперь расскажите мне про Клондайк и как вы перевернули вверх дном Сан-Франциско своим последним набегом на биржу Вы вояка хоть куда, и даже нравитесь мне, хотя, трезво рассуждая, вы такой же сумасшедший, как все. Жажда власти! Это страшная болезнь. Почему вы не остались на Клондайке? А почему бы вам не плюнуть на все и не жить естественной жизнью, как я, например? Видите, я тоже умею задавать вопросы. Теперь вы рассказывайте, а я буду слушать.