Том 8

Если манера Харниша предлагать руку и сердце и отличалась некоторым однообразием, все же ее никак нельзя было назвать банальной. Не искушенный в дипломатии и притворстве, он пошел напролом, не уступая в стремительности самому ветру.

— Я опять с тем же, — сразу начал он, не теряя времени на извинения и приветствия. — Я вас люблю, и я пришел за вами. Ничего вам не поможет, Дид: сдается мне, что я вам нравлюсь, и не просто нравлюсь, а побольше. Посмейте сказать, что нет! Ну, посмейте!

Дид молчала. Он все еще не выпускал ее руки, которую она протянула ему; и вдруг она почувствовала, что он мягким, но решительным движением привлекает ее к себе. Невольно, на одно мгновение, она поддалась его порыву, потом резко отстранилась, но руки не отняла.

— Вы боитесь меня? — спросил он виновато.

— Нет. — Она грустно улыбнулась. — Не вас я боюсь, а себя.

— Вы мне не ответили, — сказал он, ободренный ее словами.

— Пожалуйста, не спрашивайте. Мы никогда не будем мужем и женой. Не надо об этом говорить.

— А я ручаюсь, что вы не угадали, — сказал он почти весело, ибо даже в самых смелых мечтах не мнил себя так близко к цели. Она любит его, это ясно; ей не противно, что он держит ее руку в своей, не противно, что он стоит так близко от нее.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, это невозможно. Не ручайтесь — проиграете.

Впервые у Харниша мелькнула страшная догадка: не в этом ли причина ее упорного сопротивления?

— Уж не состоите ли вы с кем-нибудь в тайном браке?

Такой неподдельный ужас прозвучал в его голосе и отразился на лице, что Дид не выдержала и расхохоталась весело и звонко, — казалось, ликующая птичья трель рассыпалась по лесу.

Харниш понял, что сказал глупость, и в досаде на самого себя решил лучше помолчать и заменить слова делом. Поэтому он стал вплотную к Дид, загораживая ее от ветра. Как раз в эту минуту ветер с такой силой налетел на них и так громко зашумел в верхушках деревьев, что оба подняли голову и прислушались. Листья целыми охапками посыпались на них; как только ветер пронесся, упали первые капли дождя. Харниш посмотрел на Дид, увидел ее лицо, растрепанные ветром волосы, и оттого, что она была так близко и от мучительно острого сознания, что он не в силах отказаться от нее, по телу его прошла дрожь, и дрожь эта передалась Дид, которую он все еще держал за руку. Она вдруг прижалась к нему и положила голову ему на грудь. Снова налетел порыв ветра, осыпая их листьями и брызгами дождя. Дид подняла голову и посмотрела ему в лицо.

— Знаете, — сказала она, — я ночью молилась о вас. Я молилась о том, чтобы вы разорились, чтоб вы все, все потеряли.

Харниш только глаза вытаращил, услышав такое неожиданное и загадочное признание.

— Хоть убей, не понимаю. Я всегда чувствую себя дураком, когда разговариваю с женщинами, но уж это — дальше ехать некуда! Как же можно, чтобы вы желали мне разориться, когда вы меня любите…

— Никогда я вам этого не говорила.

— Но вы не посмели сказать, что не любите. Так вот, посудите: вы меня любите, а сами желаете, чтобы я разорился дотла. Воля ваша, тут что-то не то. Это под стать другой вашей головоломке: мол, чем больше я вам нравлюсь, тем меньше вы хотите за меня замуж. Ну, что ж, придется вам объяснить мне, только и всего.

Он обнял ее и привлек к себе, и на этот раз она не противилась. Голова ее была опущена, он не видел ее лица, но ему показалось, что она плачет. Однако он уже знал цену молчанию и не торопил ее. Дело зашло так далеко, что она должна дать ему точный ответ. Иначе быть не может.

— Я слишком трезвый человек, — заговорила она, подняв на него глаза. — Я и сама не рада. Не будь этого, я могла бы очертя голову сделать глупость и потом всю жизнь каяться. А меня удерживает мой несносный здравый смысл. В том-то и горе мое.

— Вы меня совсем запутали, — сказал Харниш, видя, что она не намерена продолжать. — Нечего сказать — объяснили! Хорош здравый смысл, если вы молитесь, чтобы я поскорей остался на мели. Маленькая женщина, я очень, очень люблю вас и прошу вас быть моей женой. Просто, понятно и без обмана. Ну как, согласны?

Она медленно покачала головой, потом заговорила не то с грустью, не то с досадой, и Харниш почувствовал, что в этой досаде кроется какая-то опасность для него.

— Хорошо, я отвечу вам, отвечу так же просто и ясно, как вы спросили. — Она помолчала, словно не зная, с чего начать. — Вы человек прямодушный и честный. Так вот решайте: хотите вы, чтобы и я говорила так прямодушно и откровенно, как женщине не полагается говорить? Чтобы я не щадила вас? Призналась в том, в чем признаваться стыдно? Словом, чтобы я позволила себе то, что многие мужчины назвали бы неженским поведением? Хотите?