Том 8

Молодой человек вошел в купе. И тут же поезд тронулся. Джип искоса взглянула на него — он стоял у окна вагона и махал шляпой. Это был уже знакомый ей молодой человек, с которым она встретилась на охоте, тот самый, как назвал его старый Петтенс, «мистер Брайан Саммерхэй», который купил в прошлом году ее лошадь. Наблюдая за тем, как он снимал пальто и устраивал старого скоч-терьера на скамейке по ходу поезда. Джип подумала: «Мне нравятся мужчины, которые заботятся сначала о своих собаках, а потом о себе!» У него была круглая голова, вьющиеся волосы, широкий лоб, четко очерченные губы. Она снова начала вспоминать: «Где же все-таки я видела кого-то, похожего на него?» Он поднял окно и спросил, обернувшись:

— Как вам удобнее? О, здравствуйте! Мы встречались на охоте. Вы, наверное, меня не помните?

— Помню, очень хорошо. И вы купили прошлым летом моего гнедого. Как он?

— В прекрасной форме. Я забыл спросить, как вы его звали; я назвал его Сорванцом: он всегда горячится, когда берет препятствия. Я помню, как вы великолепно скакали в тот день.

Оба улыбнулись и замолчали. Глядя на собаку, Джип сказала:

— Какой чудесный пес! Сколько ему лет?

— Двенадцать. Ужасно, когда собаки стареют.

Они опять умолкли; он смотрел на нее своими ясными глазами.

— Я однажды заезжал к вам с матерью, в позапрошлом году, в ноябре. Кто-то у вас был болен…

— Да, это я болела.

— Тяжело?

Джип покачала головой.

— Я слышал, вы вышли замуж… — Он сказал это с расстановкой, словно стараясь смягчить внезапность своего замечания.

Джип подняла на него глаза.

— Да. Но я со своей маленькой дочуркой теперь живу у отца.

— Вот что!.. А какая охота была тогда, правда?

— Чудесная! Это ваша мать провожала вас?

— Да… И сестра Эдит. Удивительная глушь этот Уидрингтон; я думаю, и Милденхэм не лучше?

— Да, там тихо, но я люблю Милденхэм.

— Кстати, я не знаю вашей новой фамилии.

— Фьорсен.

— Ах, да. Скрипач!.. Вся наша жизнь — чуть-чуть игра, не правда ли?

Джип не ответила на это странное замечание. Он вынул из кармана небольшую красную книжку.

— Вы знаете это? Я всегда беру ее с собой в дорогу. Самое прекрасное, что когда-либо было написано!

Книга была открыта на строках:

Мешать соединенью двух сердец
Я не намерен. Может ли измена
Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена.

Джип продолжала читать:

Любовь — не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы — [33]

Солнце, давно уже склонившееся к западу, бросало почти прямые лучи на широкую светло-зеленую равнину, на пятнистых коров, которые паслись на лугу или стояли у канав, лениво обмахиваясь хвостами. Солнечный луч пробился в вагон, и в нем плясали мириады пылинок; протягивая маленькую книжку сквозь эту сверкающую полосу, она тихо спросила:

— Вы много читаете, и все стихи?

— Пожалуй, больше книг по юриспруденции. Но я думаю, что самое прекрасное в мире — это поэзия, правда?

— Нет, по-моему, музыка.

— Вы музыкантша? Да, это похоже на вас. И думаю, что вы прекрасно играете!

— Благодарю вас. А вы совсем не увлекаетесь музыкой?

— Я люблю оперу.

— Это гибрид, низшая форма.

— Вот потому-то она мне и нравится. А вы не любите оперу?

— Нет, почему же. Я как раз за этим еду в Лондон.

— Правда? У вас абонемент?

— На этот сезон.

— У меня тоже. Отлично, мы будем: встречаться.

Джип улыбнулась. Уже давно она не говорила с мужчиной своего возраста, давно не попадалось ей лицо, которое могло бы пробудить ее любопытство и вызвать восхищение, и давно уже никто не восхищался ею самой. Солнечные лучи из-за движения поезда к западу изменили направление, и их тепло как бы усиливало в ней ощущение легкости и какого-то счастья.

О многом можно поговорить за два или три часа путешествия по железной дороге. И какая дружеская атмосфера возникает в эти часы! Может быть, оттого, что им было плохо слышно друг друга из-за шума поезда, разговор их становился все более дружеским. Это временное уединение сближало их скорее, чем порой сближает людей длительное знакомство. В этой долгой беседе он был гораздо разговорчивее, чем она. У нее же накопилось много такого, о чем она не могла говорить. Ей нравилось прислушиваться к его слегка медлительной речи, к смелым остротам, к неудержимым взрывам смеха. Он, не таясь, рассказывал ей о себе — о школе, о жизни в университете, о его желании вступить в сословие адвокатов, о своих надеждах, вкусах и даже бедах. Слушая эту стихийную исповедь, Джип все время улавливала в ней нотки восхищения ею. Он спросил ее, играет ли она в пикет.

— Мы играем с отцом почти каждый вечер.

— Тогда сыграем партию?