Том 8

«Ему казалось очень подозрительным то обстоятельство, что имеющаяся в книге подпись Либкнехта сильно отличается от другой его подписи, уже встречавшейся в документах. Он поэтому стал наводить более подробные справки и узнал, что лицо, подписавшее данные протоколы, это Г. Либкнехт, между тем как перед фамилией Либкнехта, встречавшейся в документах, стоит буква В».

На вопрос адвоката Шнейдера II: «Кто сказал ему о том, что существует также Г. Либкнехт», Штибер отказывается отвечать. Шнейдер II спрашивает его далее о личности Рингса и Ульмера, фамилии которых фигурируют в книге протоколов в качестве секретарей рядом с фамилией Либкнехта. Штибер чувствует новую ловушку. Три раза он делает вид, что не слышит вопроса, старается скрыть свою растерянность и вновь обрести присутствие духа, три раза ни с того, ни с сего повторяет, как он получил книгу протоколов. Наконец, запинаясь, он бормочет, что Рингс и Ульмер, вероятно, не настоящие имена, а лишь ««союзные клички». Постоянно повторяющееся в книге протоколов упоминание г-жи Даниельс как корреспондентки Маркса Штибер объясняет тем, что, может быть, нужно читать: супруга д-ра Даниельса, а подразумевать под этим помощника нотариуса Бермбаха. Адвокат фон Хонтхейм задает ему вопрос о Гирше. Штибер показывает под присягой:

«Он не знает также и этого Гирша. Но что это не прусский агент, как ходят слухи, следует из того, что со стороны Пруссии за этим самым Гиршем было установлено наблюдение».

По знаку Штибера Гольдхейм стрекочет, что «в октябре 1851 г. он был послан в Гамбург для поимки Гирша». Мы увидим, как этот самый Гольдхейм на следующий же день посылается в Лондон для поимки того же Гирша. Итак, тот же самый Штибер, который утверждает, что купил за наличные деньги у эмигрантов архив Дица и подлинную книгу протоколов, тот же самый Штибер теперь утверждает, что Гирш не может быть прусским агентом, потому что он эмигрант! Ему достаточно быть эмигрантом, чтобы, в зависимости от надобности, Штибер гарантировал либо его абсолютную продажность, либо его абсолютную неподкупность. Но разве Флёри, которого сам Штибер в заседании от 3 ноября объявляет полицейским агентом, разве этот самый Флёри не является политическим эмигрантом?

После того как в его подлинной книге протоколов были пробиты со всех сторон бреши, Штибер 27 октября с классическим бесстыдством заявляет, что «он более чем когда-либо твердо убежден в подлинности книги протоколов».

В заседании от 29 октября эксперт сравнивает переданные Бирнбаумом и Шмицем письма Либкнехта и Рингса с книгой протоколов и заявляет, что подписи в книге протоколов поддельные.

В обвинительной речи обер-прокурор Зеккендорф заявляет:

«Приведенные в книге протоколов данные согласуются с данными, полученными другим путем. Однако прокуратура абсолютно не в состоянии доказать подлинность книги».

Книга эта подлинная, но доказательства подлинности отсутствуют. Новый завет! Зеккендорф продолжает:

«Защита, однако, сама доказала, что в книге содержится, по крайней мере, много истинного, так как в ней имеются сведения о деятельности упомянутого там Рингса, о чем до сих пор никто ничего не знал».

Если до сих пор никто ничего не знал о деятельности Рингса, то и книга протоколов не дает об этом никаких сведений. То, что там сказано о деятельности Рингса, таким образом не могло свидетельствовать в пользу содержания книги протоколов, а в отношении ее формы служило доказательством того, что подпись одного из членов «партии Маркса» поистине там подделана. Сказанное о Рингсе, таким образом, доказывает, употребляя выражение Зеккендорфа, «что в книге содержится, по крайней мере, много истинного», — а именно истинный подлог. Обер-прокуратура (Зедт — Зеккендорф) и дирекция почты вместе со Штибером вскрыли письмо к Котесу. Они знали, следовательно, день прибытия письма; они знали, таким образом, что Штибер совершил клятвопреступление, когда он показывал под присягой сначала, что курьер прибыл 17-го, потом, что он прибыл 10 октября, получение же письма сначала относил к 19-му, а затем к 12-му. Они были его сообщниками.