Том 7. Так называемая личная жизнь

Оно было туманное, шел дождь, облака нависали над самой землей. Из них, как большие рыбы, выныривали одиночные «юнкерсы». Очевидно, боясь на такой малой высоте взрывов собственных бомб, летчики, высмотрев цель, снова уходили в облака и оттуда, с уже невидимых самолетов, на землю сыпались бомбы.

– Бывал раньше под бомбежками? – спросил Левашов, посмотрев сначала на небо, потом на Лопатина.

– Бывал, – Лопатин вспомнил Западный фронт – наверное, он бывал под бомбежками чаще Левашова.

– Не боишься?

– Боюсь. А у вас большие потери в полку?

– Не все еще донесли. В третьем батальоне прямое попадание в окоп. Одиннадцать человек как корова языком слизала! – с горечью сказал Левашов и повторил, что его беспокоит командир полка.

– А я здесь, – сказал Ковтун, влезая в окоп.

Шинель его была в земле, у фуражки при падении сломался козырек, на щеке виднелись брызги грязи.

– Прибыл… – Левашов выругался со всей нежностью в голосе, на которую был способен; вытащил из кармана грязный платок и вытер Ковтуну щеку. – Я уж тут ругал их, что не задержали тебя. Прижало по дороге?

Ковтун кивнул, через силу улыбнулся и посмотрел на незнакомого длинноносого человека в очках и с майорскими шпалами на полевых петлицах.

Левашов сказал, что это корреспондент «Красной звезды» Лопатин.

– Здравствуйте, товарищ Лопатин, – самым обыденным тоном сказал Ковтун. – Извините, как ваше имя и отчество?

– Василий Николаевич.

– Попробуйте вызвать командира дивизии, он у соседей, – повернулся Ковтун к телефонисту и снова вежливо обратился к Лопатину: – Как вам тут у нас нравится, Василий Николаевич?

Лопатину показалось, что командир полка шутит, но Ковтун и не думал шутить. Он никогда не имел дела с корреспондентами и задал свой странно прозвучавший в этой обстановке вопрос, просто чтоб что-нибудь сказать. Голова его была занята другим. Он знал, что контратака румын неотвратимо приближается.

– Товарищ капитан, соединяю! – крикнул телефонист, и Ковтун схватился за трубку.

– Докладывает Ковтун. Перед моим фронтом румыны накапливаются на исходных рубежах для атаки.

– Ну и пусть накапливаются, – сказал Ефимов. – У нас тут тоже накапливаются, ждем. Заградительный огонь подготовили?

– Так точно.

– И ждите. Сейчас еще раз-другой зайдут на бомбежку и начнут. Взяли в плен офицера. Показывает, что мы им утром все карты спутали. Хотели атаковать нас в девять, а пришлось перенести на тринадцать. Если снова не перенесли, через десять минут пойдут. Судя по всему, будут прорывать не там, где вы, а тут, где я. Так что не нервничайте.

– А мы не нервничаем, – ответил Ковтун.

– Положим, не врите, по голосу слышу, – отозвался Ефимов. – Разберусь тут, приду к вам. Желаю успеха. У меня все.

Ковтун положил трубку и потер ладонями лицо.

– Спать хочется, – сказал он. – Комдив говорит…

– Все слышал, – сказал Левашов, во время разговора стоявший рядом, приблизив ухо к трубке.

– Что ж, будем ждать. – Ковтун еще раз потер руками лицо и, зевнув, обратился к Лопатину: – Долго ли у нас в полку пробудете? – Лицо Ковтуна опять стало вежливо-скучающим. От нервного напряжения его все сильнее одолевала зевота.

– Побуду. Мне ваш командир дивизии назначил здесь свидание. Он придет?

– Сказал, что придет. – Ковтун повернулся к Левашову: – Я вчера надеялся, что он весь первый день у нас просидит.

– А что нам, няньки нужны? Вот уж не ожидал от тебя, – разочарованно сказал Левашов.

– А чего ты ожидал от меня? Что я тебе врать буду?

Из тумана вынырнул «юнкере», строча из пулеметов, низко прошел над землей и, круто взяв вверх, исчез в тумане.

– К нам подбирается, – сказал Левашов. – Сейчас вывалит мешок дерьма!

Бомбы были мелкие, но одна из них разорвалась близко, и удар воздуха опрокинул Лопатина на дно окопа. Он приподнялся, сел и, приложив руку к вдруг заболевшему лицу, наткнулся пальцами сначала на кусок стекла от очков, а потом на что-то мягкое и мокрое.

– По-моему, я ранен, – сказал он, боясь отнять руку от лица, чтобы не причинить себе новую боль, и одним правым глазом совсем близко видя побледневшее квадратное лицо Ковтуна.

Ковтун был человек дела.

– Отнимите руку! – спокойно сказал он и, сжав Лопатину запястье, с силой оторвал его руку от лица. – Сидите смирно!

И Лопатин, скосив правый глаз, увидел, как большие пальцы Ковтуна тянутся к его лицу. Ковтун снял с него окровавленные сломанные очки и, держа их в левой руке, еще раз потянулся пальцами к лицу Лопатина и выдернул воткнувшийся в веко осколок стекла.

– Вот тебе и посидел в полку, – горестно из-за спины Ковтуна сказал Левашов.

Теперь, когда Ковтун отпустил руку Лопатина, Лопатин снова зажал ею щеку и глаз. Он сам не знал, для чего это делает, но ему хотелось прикрыть раненое место.

– Ранение касательное, царапина. А глаз цел, от удара болит, – сказал Ковтун. – Фельдшера бы, а?

– Я уже послал, – сказал Левашов.

В окоп торопливо влезла та самая Таисья, с которой Лопатин ехал на бричке. Она велела Лопатину присесть поудобней, и он, скрипнув зубами от боли, почувствовал прикосновение марли и услышал шипение перекиси водорода.