Том 7. Произведения 1856-1869 гг.

Тихонъ, прозжая мимо Анисима, молча приподнялъ шляпу; и въ выраженіи его лица было видно, что онъ очень счастливъ и знаетъ еще, что вс не могутъ не эавидовать ему и его тройк, которую онъ самъ собралъ и привелъ въ такое положеніе; и что онъ только старается не слишкомъ оскорбить другихъ довольствомъ, которое онъ испытываетъ. Онъ не крикнулъ на лошадей; снимая новую шляпу, надлъ ее не на бокъ, а прямо, только шевельнулъ возжей пристяжную и недалеко отъ Анисима, заворотивъ, сталъ сдерживать тройку, старательно и излишне продолжительно отпрукивая лошадей, которыя и безъ того весьма скромно подходили шагомъ къ знакомымъ воротамъ. Анисимъ, котораго дла шли не слишкомъ хорошо это лто, съ завистью, но и уваженіемъ, подошелъ къ Тихону, чтобы покалякать съ нимъ.

Старуха мать, одна остававшаяся дома, вышла на крыльцо.

— Слышу, колоколъ, думаю, кто изъ ямщиковъ, — сказала она радостно. — Стала опять пироги катать, мн и не слыхать. Послушала, а онъ вовсе близко.

— Здорово, матушка! — сказалъ сынъ, соскакивая тяжелыми сапогами подл передка.

— Здорово, Тишинька. Живъ ли, здоровъ ли?

И она продолжала говорить, какъ и всегда говорила обо всемъ, какъ о воспоминаніи чего-то грустнаго и давно прошедшаго.

— Думаю вотъ, коли нашъ Тихонъ, старика то нтъ и бабъ нтъ, къ обдн ушли…

Тихонъ, не дослушавъ ее, вынулъ узелокъ изъ передка, вошелъ въ избу, поклонился образамъ и, черезъ сни пройдя, отворилъ ворота. Онъ заткнулъ рукавицы и кнутъ за поясъ, приперъ ворота, чтобъ не зацпить, провелъ подъ уздцы пристяжныхъ, скинулъ петли постромокъ, захлестнулъ, раввозжалъ, разсупонилъ, вывелъ, нигд ни стукнулъ, ни дернулъ и, какъ только бросалъ одно, такъ, не торопясь, но ни секунды не медля, брался за другое. Ничто не цплялось, не валилось, ни соскакивало у него подъ руками, а все спорилось и ладилось, точно все было намаслено. Когда въ рукахъ у него ничего не было, большіе пальцы его рукъ очень далеко оттопыривались отъ кистей, какъ будто все хотли схватить еще что нибудь и сработать. Распрягая, онъ не переставалъ говорить съ подошедшимъ Анисимомъ.

Анисимъ подошелъ, лниво выкидывая свои ноги въ лаптяхъ и почесывая пояскомъ животъ подъ блой чистой рубахой. Онъ опять приподнялъ шапку и надлъ. Тихонъ тоже приподнялъ и надлъ.

— Ай, по молодой жен соскучился? — сказалъ посмиваясь Анисимъ, желавшій распросить совсмъ другое.

— Нельзя! — отвчалъ Тихонъ.

— Что наши, какъ живутъ? Митрошины? — серьезно уже заговорилъ Анисимъ, почесывая голову.

— Какъ кто. Кто хорошо, а кто и худо. Тоже и на станціи какъ себя поведешь, дядя Анисимъ, — разсудительно и не безъ гордости думая о себ, сказалъ Тихонъ.

— Каряго то промнялъ чтоли? — теперь ужь могъ спросить то, что хотлъ, Анисимъ. — Саврасую то тоже купилъ чтоль?

— Что карій, только батюшка вздорилъ. Его бы давно отдать. Того и стоилъ.

И Тихонъ не безъ удовольствія разсказалъ, какъ онъ промнялъ, купилъ, сколько выработалъ, и сколько другіе меньше его выработали. Анисимъ предложилъ, шутя и серьезно, поставить ему водки, Тихонъ тихо, но ршительно отказалъ.

Между разговоромъ онъ все длалъ свое дло. Лошади были отпряжены, онъ повелъ ихъ подъ навсъ. Анисимъ, узнавъ все, что ему нужно было, сталъ молча чесаться обими руками и, почесавшись, ушелъ. Кинувъ лошадямъ сна изъ ящика, Тихонъ сдвинулъ шляпу на лобъ и, оттопыривъ еще больше пальцы, пошелъ въ избу. Но длать было нечего, и пальцы такъ и остались. Онъ только повсилъ, встряхнувъ, шляпу на гвоздь, смахнулъ мсто, где лежать армяку, сложилъ его и въ одной новой александрынской рубах, которую еще не видала на немъ мать, слъ на лавку. Портки на немъ были домашніе, материной работы, но еще новые, сапоги были ямскіе, съ гвоздями. Онъ на двор отеръ ихъ снцомъ и помазалъ дегтемъ. Длать было ршительно нечего: онъ расправилъ рукава, смявшіеся подъ кафтаномъ, и сталъ разбирать изъ узелка гостинцы. Для жены былъ ситецъ большими цвтами, для матери платокъ блый съ коемочкой, баранокъ была связка для всхъ домашнихъ.

— Спасибо, Тишинька, мн то бы и даромъ, — говорила старуха, раскладывая на стол свой платокъ и поводя по немъ ногтемъ. — Немного не засталъ. Старикъ еще съ заутрени на поповк остался, а я вотъ домой пошла; молодыя бабы охотились къ поздней идти, подсобили мн горшки поставить и пошли, а я вотъ осталась.

И старуха, уложивъ платокъ въ сундучекъ, опять принялась за работу у печи и, работая, все говорила: