Том 7. Последние дни

Булгаков, работая над пьесой, киносценариями, новыми главами романа о дьяволе, часто задумывался о своей собственной судьбе. Почему так неудачно складывается его писательская и театральная судьба? Почему поведение нормального человека, не утратившего своей индивидуальности, воспринимается чаще всего как вызов общественному мнению? Трудно понять… Иной раз он вспоминал, как однажды близкий человек сказал ему, что, когда он, то есть Михаил Афанасьевич Булгаков, будет умирать, и очень скоро, и позовет всех проводить в последний путь, то никто не придет к нему, кроме Черного Монаха. И до этого предсказания у Булгакова возникал этот рассказ. Становилось страшновато… Неужели так никто и не придет к нему? За что судьба карает так жестоко. Он хочет лишь одного — оставаться самим собой, видеть мир таким, каким только он, единственный на земле, видит его, писать так, как только он, единственный на земле, может писать. Пусть другие пишут лучше или хуже, но так, как написана «Белая гвардия», мог написать только он, Булгаков. Так, как написана «Кабала святош», мог написать только он, Булгаков. А «Бег»? Сколько раз за эти пять-шесть лет «Бег» то возникал, то снова пропадал в пучине страха и опасений власть имущих. Вот ведь и совсем недавно по дороге в Театр встретился с Судаковым. «— Вы знаете, Михаил Афанасьевич, положение с „Бегом“ очень и очень неплохое. Говорят — ставьте. Очень одобряет и Иосиф Виссарионович и Авель Сафронович. Вот только бы Бубнов не стал мешать». И столько раз возникали подобные разговоры, приступали даже к репетициям, распределяли роли, заказывали художественное оформление, а потом сразу, как по мановению дурной палочки, все стихало, умолкали даже разговоры о «Беге». Только автор «Бега» не мог выбросить его из головы. Недавно были у Поповых, Анна Ильинична пела цыганские вальсы под гитару. И так вальсы понравились ему, что он тут же стал примеривать их к постановке «Бега». Но пойдет ли «Бег» вообще? Вот вопрос, который больше всего мучал Булгакова и его друзей. То Ольга Бокшанская, — секретарь Немировича-Данченко, а поэтому первой узнает все новости, — звонит и говорит Елене Сергеевна: «—Ты знаешь, кажется, „Бег“ разрешили. На днях звонили Владимиру Ивановичу из ЦК, спрашивали его мнения об этой пьесе. Ну, он, конечно, страшно расхваливал, сказал, что замечательная вещь. Ему ответили: „Мы учтем ваше мнение“». А на рауте, который был по поводу праздника, Судаков подошел к Владимиру Ивановичу и сказал, что он добился разрешения «Бега». Сегодня уж Судаков говорил Жене, что надо распределять роли по «Бегу». Ясно, что Ольга будет выпрашивать какую-нибудь роль для своего мужа Евгения Калужского. Тем более, что в Театре началась кутерьма, затеянная Станиславским. Давно, как только приехал из-за границы, Станиславский задумал перестроить руководство Театром, считая, что сбои в Театре, потеря зрительского интереса, происходят из-за того, что заместитель директора и режиссер Сахновский не справляется со своей работой. Ну и попросил Сахновского написать заявление о переводе на режиссерскую работу по болезни сердца. Возбужденные Ольга и Евгений Калужский пришли к Булгаковым и рассказали о вывешенном рескрипте, который так долго вынашивали «в черном кабинете и у Старика». Должность заместителя директора распределить так: Судаков отвечает за план театра, за репертуар Кедров — «диктатор сквозного действия», а Подгорный — «хранитель традиций МХАТа».

Но главное, о чем поведали Калужские, — Калужского освободили от заведования труппой. И темпераментная Ольга рассказывала: «Из этого рескрипта ничего понять нельзя. Вроде бы освободить Женю от заведования труппой и одновременно продолжать работать в Репертуарной конторе и заведовать филиалом. Этот пункт так нежно и туманно был сформулирован, что мы так и не поняли, остается Калужский заведующим репертуаром или нет. За несколько дней Константин Сергеевич говорил с Женей и сказал ему, что он остается на своем месте в Театре, а через несколько дней появился этот туманный рескрипт. Женя взбесился и написал Старику письмо, в котором горячо протестовал против всего, что творится в Театре; распространяют про него, что он — вор, взяточник, написал резко, прямодушно и в ультимативной форме написал: если не оставят его заведующим, то он ни на какую административную работу в Театре не соглашается, а главное — он просил Константина Сергеевича прекратить шельмование его имени и указал прямой источник этих сплетен. Рассказывали, что КС разъярился, когда читал это письмо. А на следующий день пригласил Женю на совещание как заведующего, был с ним чрезвычайно любезен и ежеминутно о нем упоминал как заведующем репертуаром». «А Сахновский?» — спросил заинтересованный Булгаков. «А Сахновский и не думал подавать заявление об уходе!» — воскликнула Ольга Бокшанская.