Том 7. По зимнему следу

Каждому человеку дорого место, где он родился и жил. Место, которое помнит деревенский парень, сержант Копалин, полюбилось бы каждому. Ока в этом месте делает плавный изгиб и уплывает в синеву прибрежных лесов.

Леса почти везде спускаются к берегу и горят сейчас холодным желтым и красным огнем. А чуть налетит ветер — над водою клубится лиственная метель. Листья плывут по воде. Пароходы и катерки, пристающие к берегу, облеплены желтым листом, как будто их невзначай обрызгал захмелевший маляр.

Много дорожек пробито в лесу над рекой. Они сейчас мягкие от не увядших листьев. Воздух между деревьями кажется желтым. А пахнут леса осенним запахом дуба, которого много тут, над Окой.

С самого верха, с горбатых бугров, покрытых рябинами, кустами боярышника и продрогшими елками, пронзительно синие дали кажутся бесконечными; кажется с высоты: Ока уже не воду несет, а дымное серебро. Тут можно было стоять и час, и два, провожать глазами медлительные буксиры и маленькие жужжащие комарами моторки и думать о том, как длинен путь у Оки, и о том, что не любить эту реку нельзя.

С азартом кладоискателя я нашел три березы. И, убедившись совершенно, что это они, присел на опушке. Березы как березы. Прошли мимо них по дороге две девушки. Прошла мать с сынишкой. Мать несла в руках бидон и сумку с покупками, мальчишка на ходу разглядывал книжку. Было тихо. Где-то кричала стая грачей, за косогором в деревне кто-то монотонно стучал по железу: бум… бум… С берез тихо один за другим падали листья. Я посмотрел в бинокль. По крайней березе винтом сверху вниз бегала птица-поползень…

Березы как березы. Но всем понятна, Гриша, твоя любовь. У каждого из нас есть свои три березы.

_{Фото автора. 12 октября 1969 г.}

Лесное чутье

(Окно в природу)

Молодая рысь и три молодых филина. Разные существа. Лесная кошка. Лесные птицы. Но что-то есть общее в их облике, что-то характерное проявилось в момент, когда был наведен объектив фотокамеры. Глаза и уши… До предела расширенные глаза и торчком стоящие уши — вот что похоже. Мы видим момент, когда разные существа решают одинаковую задачу: бежать?

нападать? затаиться? Мозг жаждет безошибочной информации. Вот почему глаза готовы выскочить из орбит, а ушки у всех на макушке.

У человека в момент опасности зрачки тоже предельно расширены. В Африке я наблюдал за слонами: опасность — и уши у зверя превращаются в огромные одеяла, способные уловить звук сломанной спички.

Проходя лесом, мы не так уж часто видим зверей и птиц. Но это не значит, что нет в лесу жизни. Множество глаз наблюдает за нами, и много ушей ловит звуки наших шагов, чтобы вовремя принять решение: бежать? нападать? затаиться?

_{Фото автора. 26 октября 1969 г.}

Камень с Оки

Был день, когда листья уже облетели, а снег еще не упал. Я шел в лесу над Окой. Кроме писка синиц и шороха под ногами, никаких звуков в прозрачных дубняках и осинниках не было. Камень, брошенный в бочажок, не булькнул, а покатился. Замерзшая вода отозвалась гулким замирающим звуком: тек-тек-тек… Ноги ледок еще не держал…

Я надавил каблуком, и под ногой расплылось водяное пятно. От комка мерзлой земли, от сухой палки, от железки, найденной в кармане, звуки на молодом льду были разного тона, но одинаково радостными. Я присел на ломкую желтую траву и, как мальчишка, кидал в бочажок все, чему молодой лед мог отозваться.

Тут у замерзшей воды я услышал глухой монотонный звук, для леса несвойственный. Где-то недалеко били по железу железом, и я подумал, что на лесной дороге кто-нибудь чинит машину или повозку. Я пошел на звук прямиком. Но лес неожиданно кончился, засветилась опушка, и показалась деревня дворов в пятнадцать.

Я пошел деревенькой с любопытством, которое пробуждается при виде всякого нового места.

Возле одной избы, прямо под окнами, стояла глыба белого камня, а на крылечке сидел человек в свитере и треухе. Я поравнялся с крыльцом, когда человек, затушив сапогом курево, подошел к камню с молотком и зубилом, и я теперь уже рядом услышал звуки, на которые вышел из леса.

Человек тесал камень. Все, что рельефно выделялось на белой глыбе, было трудом многих дней, было сделано аккуратно, с хорошим чувством меры и вкуса. Я подумал, что тут, в деревенской тиши, поселился приезжий скульптор — рыжая бороденка мастера говорила в пользу такого предположения. Оказалось, что скульптор работает истопником-слесарем в доме отдыха по соседству, что в деревеньке он родился и вырос: искусству обращения с камнем нигде не учился, но имеет интерес к делу, пробовал тесать кое-что, благо камня в здешних местах на Оке много и «камень податливый».

Я принял его за приезжего скульптора.

Сейчас мастер (назвался он Федором Куржуковым) взялся за дело, которое, судя по всему, захватило его и, пожалуй, даже и лихорадило.