Том 7. Гидеон Плениш. Статьи

Любовь доктора к эпистолярным красотам увенчалась наградой: ровно 1,37 % его «карасей» клюнуло и продемонстрировало свою любовь к делу Просвещения, изъявив готовность вступить в члены ХИСО.

Даже на мистера Фрисби это произвело впечатление. Поистине доктор Плениш был прирожденным жрецом Научной Филантропии.

Что касается брошюры «Наш Тайный Позор», которая рассылалась адресатам, то это была старая работа Бернардины Нимрок, «Статистика заработной платы и посещаемости в окружных школах», в новой обложке.

18

Но не столько циркулярное письмо доктора Плениша, сколько его гениальный прогноз биржевой катастрофы в октябре 1929 года снискал ему особое внимание мистера Гамильтона Фрисби.

В течение всего лета и ранней осени Америка спекулировала, пользуясь непрерывным повышением биржевых курсов. Судомойки наживали по пять тысяч долларов, главные редакторы газет — по миллиону, — все на бумаге, потому что они не трогали своих мнимых прибылен, предоставляя им удваиваться, утраиваться, увеличиваться в сто раз.

Но Плениши, вечные игроки, на этот раз не играли. Так порешила Пиони. Она обезоружила доктора, издав приказ:

— Ты не купишь ни одной акции ни на срок, ни за наличный расчет. Дела у нас дрянь. Чтобы вкладывать деньги в бумаги, нам пришлось бы еще занимать, а этого нельзя делать. Ни в коем случае. Я принципиально против… А кроме того, занимать нам не у кого. Папа мне отказал!

То была новая Пиони. Такой непреклонности он раньше за нею не знал. Она струхнула перед равнодушием большой, ленивой, раскормленной кошки — Чикаго. Они не познакомились с важными лицами, с которыми она рассчитывала встречаться на балах и обедах. Круг их знакомых составляли всего-навсего несколько зубных врачей, несколько либерально настроенных пасторов, страховой агент, преподаватель Северо-Западного колледжа, парочка мелких филантропов и один аспирант Чикагского университета. Пиони так старалась быть спокойной и экономной, что совсем лишилась покоя и объявила доктору, правда, очень веселым тоном, что ее ничто не интересует, кроме цены на лук и того обстоятельства, что у Кэрри завелся в детском саду поклонник, семилетний итальянец, который угощает ее мятными леденцами.

Доктор не решался обманывать ее, покупая бумаги тайком, хотя такое послушание давалось ему нелегко, потому что, ежедневно изучая биржевые бюллетени в газетах, он пришел к твердому убеждению, что без труда мог бы нажить миллион. Один раз он даже заработал на двух листах дешевой писчей бумаги 7 880 долларов чистой, хотя и гипотетической, прибыли. Он по-прежнему совершал лекционные турне, но Пиони отбирала у него все чеки, а деньги клала в банк, не допуская никаких роскошеств, кроме одной бутылки русской водки в неделю.

А между тем в те дни в кругу знакомых доктора Плениша нужно было либо отчаянно покупать, рискуя всем, вплоть до денег на стирку и ста долларов, полученных в наследство от тети Эммы, либо упрямо пророчить катастрофу. В последнем случае считалось, что человек утратил веру в Отцов Пилигримов[75] и стал не то наркоманом, не то отравителем собак. Но доктор Плениш привык оглушать аудиторию словами, звучавшими смело, независимо от их смысла, и не стеснялся высказывать свои позорные антипатриотические мысли.

Преподобный Джеймс Северенс Китто сказал ему однажды:

— Как вы знаете, доктор, я решительно против спекуляций, но нынешнюю волну процветания нельзя назвать спекуляцией; скорее это взлет демократии, и мне думается, что не воспользоваться им — значит расписаться в своем недоверии к американской системе. Сам я заработал двести тысяч — на бумаге, конечно, — и могу дать вам верный совет относительно акций одной строительной компании, которые в ближайший месяц удвоятся в цене.

— Мне очень жаль, доктор, но я полагаю, что нас ждет биржевая катастрофа.

Доктор Китто посмотрел на него, как смотрят на человека, ударившего ребенка.

Мистер Гамильтон Фрисби сказал:

— Плениш, могу дать вам совет относительно радиоакций. Через неделю поднимутся вчетверо.

— Мне очень жаль, мистер Фрисби, но весь этот ажиотаж с повышением не внушает мне доверия.

— Ах, вот как? Ну, так разрешите вам сказать, что сам я заработал два миллиона — пока на бумаге, но могу реализовать хоть завтра. А я состою членом правления двух банков, и до сих пор никто не считал меня наивным младенцем.

В начале ноября, когда вся бумага, на которой значились эти прибыли, с треском вылетела в трубу, доктор Китто и мистер Фрисби позвонили ему по телефону и голосом человека, только что вышедшего из больницы, робко спросили, откуда он знал о приближении катастрофы. И еще долго он вызывал всеобщее благоговение как гений в области финансов — единственного искусства, которое стоит выше теологии и музыки, так как имеет какой-то смысл. Знакомые просили его:

— Дайте нам верную информацию, доктор. Когда курсы опять начнут повышаться, ну, скажем, через несколько месяцев, я не хочу повторить ошибку, которую, по-видимому, допустил в прошлый раз.