Том 7. Это было

– Они хотят есть! – усмехнулся полковник, показав зубы. – Есть они все равно не могут… они хорошо спеленуты. Им, давать, чистый, хлеб!!. А скольких они уже отравили! – полковник приблизил ко мне истерзанное лицо, – Одинцов, Гудёнко… И это… си-стема-ти-чески! Они вливали в хлеб токи! Последнюю доставку я приказал свалить в отхожее место, а несчастные растаскали все! И вот результат: осталось всего три десятка! Остальные погибнут!

Полковник проверил замок, оправил «щиты» и показал мне на дом наганом:

– Инструкции получите там. За ним!

X

Мы прошли в дом в строгом порядке, как арестованные: Прохоров впереди, за ним деревянный Сашка и несчастный казначей с чемоданом, рядом со мной солдат, державший винтовку «на руку», и позади – полковник.

Я шел и настойчиво говорил себе: надо! надо кончить! Я не думал о немцах: их не было. В ушах звенели и выли голоса преисподней. Да, надо, надо! Но как?! Я утратил способность соображать. Являлась дерзкая мысль и гасла.

В приемном зале, под темный дуб, с рогами оленей и головою зубра над дверью, – когда-то здесь пировали крепкоголовые! – за длинным белым столом сидел в кожаном кресле тощий чернявый человечек, в парусиновом кителе и погонах артиллериста, с волосатым лицом, – жучок, – и старательно строчил что-то. Даже и головы не поднял. Перед чугунным камином-исполином, изображавшим берлогу, лежал грузный, раздутый водянкой рыжий солдат, в халате, лежал на полу брюхом, и быстро-быстро, словно мельница в бурю, листовал «Ниву» в переплете, – видимо, наслаждаясь делом.

– Следственная комиссия… – сказал полковник. – Как, капитан?

– К черту-с, к черту-с… – озабоченно бросил капитан, не поворотив головы и продолжая с жаром писать что-то.

То были нотные знаки, параболы, формулы, нотабене…

– Не ловчиться, капитан Корин, не ловчиться! Извольте кончать сегодня же! Вести из Пулкова!..

– К черту-с, к черту-с! – швырнул капитан в работе. – Без логарифмов я не могу-с, не циркуль-с… не машина-с…

– Гениальный чудак… – пожал полковник плечами, – но работает, как машина! Единственно правая рука… Сюда!

И показал мне – на лестницу.

Всюду были следы разгрома: обрывки и переплеты книг в золотых обрезах, распоротые кресла, солдатские кружки и манерки, солома, лоскутья, рваные одеяла, – и всюду плавал нежный, чудесный пух.

В верхней палате три огромных окна были завешаны простынями, и человек в розовой рубашке, с волосатыми ногами гориллы, старался завесить последнее. Очевидно, выполнял приказ о защите. У него не клеилось дело: он впустую стучал ножкой от койки и все попадал по пальцам.

– Не так, дуралей, не так! – бешено закричал полковник. – Не так, тебе говорят, не так! Щелей чтобы не было! щелей!! Выше, выше, осел!

Несчастный был совсем коротышка, едва доставал ножкой до переплета рамы.

– Не так! – зарычал полковник.

Он швырнул в азарте наган на койку и вспрыгнул на подоконник.

– Молоток, осел!..

Но «осел» был упрям и зол. Он не хотел отдать своей ножки, и на подоконнике началась борьба. Задребезжала рама… К счастью, она была заперта. Солдат с винтовкой безучастно смотрел на возню.

Я сейчас же схватил наган, вырвал у солдата винтовку и крикнул Сашке:

– Бери!..

Разом мы схватили полковника за ноги, стащили и навалились. Он ударился головой-шлемом. Простыней мы спутали ему ноги, связали руки ремнем и положили на койку. Он был без чувств. Ввалившиеся глаза были закрыты, на побелевших губах пузырилась пена, тяжело хрипело в груди…

– Теперь бензину… – осклабясь, промолвил-передохнул Сашка. – Больше часу проканителились…

Больше часу?!. Не знаю, я потерял время… Но… что же теперь?.. Я потерял и волю…

Я осмотрелся, – тихо. Итак, я стал командиром?..

– Слушать моей команды! – крикнул я… Прохорову. Он вытянулся у стенки. Его губы дрожали, и серое лицо-кулачок, лицо мартышки, выразило безумный ужас.

– К черту нервы! – закричал я на казначея. – Действовать надо, а не хныкать!

Казначей трясся на чемодане, закрыв руками лицо. Во мне кипело, как когда-то бывало там. Я готов был его ударить.

– Что же теперь?.. – спросил он меня покорно. – Что же надо?..

Что надо… Я не знал, что надо… Что, в самом деле, надо? Смотрел на меня Сашка с винтовкой…

– Бензину надо… – опять попытался он.

– Иди к черту! ищи… к черту!..

Во мне кипело. Я готов был размозжить ему башку, деревяшке! Он в самом деле пошел «екать. Голоногий солдат забился под койку, в угол.

Да… что же надо?

Я услыхал хрип полковника. Он пришел в себя и глядел мутным, отыскивающим взглядом. Я наклонился…

– Вы меня слышите, полковник?..

Он остановил на мне пустой взгляд, что-то во мне отыскивая, что-то, как будто, припоминая». Потом этот взгляд стал наполняться, затеплился, загорелся, вспомнил… нашел свое, – и на его мертвом лице вылился ужас и отвращение… Губы зашевелились, и я разобрал невнятное бормотанье:

– Про…лятые…

Я смотрел на него… Нас связывало великой болью. Эту боль носил я в себе, чувствовал в нем, в этом скрученном теле, в мутневших глазах и тяжелом хрипе. Я уже не мог удержать эту боль в себе. Я ее должен выкинуть… С нею жить невозможно, или что-то должно сломаться.