Том 7. Это было

Жила в наших рогожских палестинах, в Москве, одна старушка, глуховата, слеповата… ну, грыб лафертовский, как говорится. И так ей вышло, чтотулиласьстроими внучками, у пьяницы сапожника в канурке проживала, в уголочке. Сын-то тоже был сапожник, от вина сгорел, вдовец был. И хозяин вдовый, с тройкой тоже. Полное количество детенков. Ну, старушка на всех стирала, чугунки таскала, починки разносила. Запрет внучонков в закоулке, а сама на реку, на портомойню. Как уж она страдала – вам понятно. Скрючит ее, а умирать не хочет: не могу, внучатки у меня! Ну, вкатят в нее перцовки – опять полощет на Москварике, на портомойне, в мороз, пар из проруби, как с печки.

Подходит Рождество. Сапожник налакировался еще до свету, с жильцом, – наборщик у них жил, снимал каморку. Стали говорить про счастье, какой был случай. Это наборщик. Ихний хозяин десять тысяч вы и фал на билет, дом покупает. Старуха заинтересовалась:

– Вот бы мне Господь послал на внучков! Как бы и мне такой билетик?

Смех пошел, понятно. А она:

– Я Бога умолю, Он мне на сироток снизойдет, для счастья.

Вот наборщик и скажи:

– Можно. Выправлю тебе билет, ни копейки мне не стоит, все дело в счастье!

И дает ей лист – весь в билетах, с номерами. А он из типографии таскал бумагу на цигарки.

– Вот тебе сколько номеров, валяй на счастье!

А там не что иное, как квитанции или адресной конторы.

– А как мне выиграть-то, расскажи-ка… – спрашивает у него старушка: веру дала всамделе, уж поглупела.

И сапожник этим делом заинтересовался, стал ей объяснять. Дескать, вот на Святках тираж будет… иди, значит, на Кузнецкий Мост, в контору, после Нового года, хоть в Сочельник. Там, говорит, и получишь, коль будет счастье. Старушка посомневалась, видит – оба пьяны. А ей запало. Листок-то завязала в узелок, в укладочку, как драгоценность. Ну, засело и засело! Богомольная была, принялась молиться, к Иверской там, к Нечаянной Радости ходила, в Кремль, старалась. Подошел Сочельник крещенский. А тот разбойник опять с сапожником напировался, смеется:

– Ну, теперь пора, ступай за счастьем: может, вышли капиталы!

Та забоялась, жаться… А они оба за нее взялись, начали очаровывать словами: двести тысяч могут выпасть, всю Таганку купишь, нас осчастливишь, в магазин тебя посадим, внучкам тулупчики, теплую квартиру сымем… Очаровали. Старушка простосердечная, пошла.

– Только никому не сказывай, а то отымут! Там только билет покажешь.

Ну, пошла.

Приходит на Кузнецкий Мост, к Юнкеру или, может, к Джамгарову. Сами помните, какие дворцы-то были. Мимо швейцаров прошмыгнула, – за выигрышем, мол, надо. Повели ее с почетом: на чаишко перепадет с получки! А там – как священнослужение, – и блеск, и звон, певчих только не хватает. Зал в два света, золотом расписан с закорючкой, электрические тюльпаны в снегу пылают. Медь блестит, полировка – мореный дуб, стулья-кресла – ломовику не сдвинуть, из-под пола паром через решетки веет, поверху вентилятор продувает, дамы духами сеют… – располагайся. (За решетками, в окошечках, будто скворцы пощелкивают. Деньги звонят, – золото тогда ходило, а все отказывались: ради Бога, избавьте! – бумажки шелестят. А мы, бывало, получим – сидим, как в стойлицах, пачки с резинками пошвыриваем, в мокрую губку пальцем… Аа, что было!) Дамочки в соболях, господа в бобрах, ботиками шмурыжут-возят, на пальцах бриллианты крутят: «и что это как долго!» И представьте себе самую эту старушонку слезливую, затертую, – нос платком подпирает, запуталась. Глядит – все шепчут, будто в соборе на молитве: разговаривать-то не полагается. Рублик упадет – звон, как на колокольне.

Ну, подвели ее к прилавку, к молодому человеку. Все они, банковские, в хохолочках, расчесаны, манишки с галстухами-фуляр, усы в помаде, молодые люди один в один, как из лукошка. Вот один, с карандашиком за ушком, в руке блокнотик, нагнулся одним усом:

– Вам что, мадам, угодно?

– А вот, – говорит, – батюшка, за выигрышем пришла. Может, мне Господь на счастье…

– А какой ваш номер? Покажите…

Стала она развязывать, – в трех тряпках у ней хранился, за семью узелками. А руки не владают, с морозу, лихорадка вдруг открылась. Вынимает и подает, а за уголок-то держится – боится. Как он развернул, взглянул… – так его и завертело! Рот рукой зажал, – смеяться у них не полагается, все они Арихмеды там, – манит другого, третьего. Пучатся глазами, чихают-прыскают, пошептывают, – старушке и сомнительно тут стало, – чего-то они варганят! Пошептались-пошептались…

– Кто это вам билет такой сподобил? – спрашивают.

– А человек один, сирот моих жалеет, посоветовал держать до срока, – выиграю. Что, не послал Господь?

Ну, пошептались опять. Тот, с хохолочком, ей и говорит, серьезно:

– Сегодня, бабушка, не вышло. Наведайся к июлю месяцу, уж потерпи: может, и выпадет на счастье.

– А которого числа прикажете?

– Да так… третьего-четвертого.

И билет ей отдал, головой покачал, поулыбался. Им развлечение, понятно. А может так, что и пожалели, не стали разочаровывать, или от лишних разговоров… А она молодчика-то того приметила, – хохолок черноватый, на носу пружинка с ниточкой.