Том 7. Черстин и я

— Возможно, ты и прав, — ответствовал Бертиль, — но она и не станет иной, если мы — молодежь — станем рассуждать так, как ты.

Бертиль, казалось, был задет по-настоящему. Я знаю, что эта тема особенно болезненна для него.

Настроение у нас так и не поднялось, и мы решили отправиться по домам. Вообще-то солнце стояло уже так низко, что, видимо, было пора. Едкий привкус, оставленный высказыванием Стига, быстро исчез, когда мы снова встали на лыжи. Солнце село, окрасив снег в абсолютно розовый цвет. И все деревья и кусты отбрасывали голубые тени. Мы сразу развили бешеную скорость. Бертиль и я с самого начала бежали рядом, не произнеся ни слова. Только когда расставались у ворот моего дома, Бертиль сказал:

— Я люблю книги. И детей тоже!

Затем, круто повернувшись на лыжах, исчез на бешеной скорости внизу на улице, а я застыла на месте, словно круглая дура, глядя ему вслед до тех пор, пока Сванте не высунул голову в окно и не сказал:

— Ты уже все равно обратила парня в бегство, так что с таким же успехом можешь войти в дом!

Он сидел в кухне, расшнуровывая свои промокшие пьексы, а я вошла и сделала то же самое. Йеркер стоял рядом, злясь, что в Народной школе не было спортивных каникул.

К обеду Майкен пригласила старшего лесничего Альмквиста. Вернее, я думаю, он сам напросился. Их любовная сага развивается вполне успешно. Он, кажется, загорелся сразу. И, насколько я могу судить, старший лесничий пребывает в той стадии влюбленности, когда думает, что столь совершенное существо, как Майкен, должно быть, явилось сюда, в юдоль земную, по чистой случайности и по-настоящему ей должно пребывать в ангельских сферах. А взгляд Майкен, когда она смотрит на него, не предвещает в будущем ничего хорошего для хозяйства Хагстрёмов.

Мы приятно обедали, но самое приятное было впереди, когда Моника, неожиданно открыв ротик, спросила Альмквиста:

— Сванте говолит, сто ты влюблен в Майкен, это плавда?

Майкен так восхитительно покраснела, а у Сванте и у старшего лесничего был примерно одинаково несчастный вид. Мама спасла положение, быстро переведя разговор на совершенно новую тему, а мы все притворились, будто ничего не слышали.

— Никто ницего не отвецает, когда я спласываю, — оскорбленно пробормотала себе под нос Моника.

Когда мы почти справились с обедом, Сванте взглянул на Монику и громко расхохотался, несмотря на то что рот его был набит крем-брюле. Нетрудно было разгадать его мысли. Он никак не мог прекратить хихиканье, он хихикал без конца, ну, ты знаешь, как это иногда бывает. Это было свыше моих сил, и я тоже начала хихикать, хотя и щипала себя за ноги, чтобы сдержать смех. Папа строго посмотрел на нас, но это не помогло. А Моника, которая всегда смеется, когда смеются другие, широко улыбнулась, продемонстрировав все свои крохотные зубки-рисинки, и, захохотав, тоже вступила в общий хор. В разгар смеха, хохоча, как безумная, я подумала: «Интересно, долго ли сможет удержаться от смеха мама?» Не успела я додумать эту мысль до конца, как фру ректорша залилась самым что ни на есть серебристым смехом. А потом уже никаких тормозов не было. Мы все хохотали просто до слез.

В конце концов папа, вытерев слезы, сказал:

— Неужели у кого-нибудь на свете есть такие дурно воспитанные детеныши, как у нас?

— Не думаю, — ответила мама. — Но мне кажется, что для таких дурно воспитанных детей, как они, они удивительно хорошо воспитаны!

Интересно, о чем думал старший лесничий, придя в себя дома, в своей комнате. Когда он ушел, Майкен сказала:

— Все, что произошло, выглядит так, как будто я решилась подняться на Хрустальную гopy[90]. Во всяком случае, ни один нормальный человек никогда не захочет взять в жены девушку из такой семьи!

После чего Моника, Ничего не ведающая и преисполненная невинности, как маленький ангел Божий, взобравшись к ней на колени, спросила:

— А тот дяденька, сто был здесь ланьсе и стал таким класным, он влюблен в тебя? Так говолит Сванте.

Тут Майкен вскочила, словно ужаленная скорпионом.

И Сванте понял, что пора укрыться в безопасном месте. Он ворвался в каморку, где жил Йеркер, и успел запереть за собой дверь, прежде чем Майкен сунула туда ногу, чтобы удержать дверь.

— Выходи, маленький трусливый негодник! — кричала Майкен. — И я откушу тебе нос!

— Я, пожалуй, не укротитель львиц, — ответствовал Сванте. — Я подожду до лучших времен!

Тут Майкен сдалась. Но когда Сванте около девяти часов вечера, усталый после спортивного дня и трудов праведных, шлепнулся в постель, кто-то постелил ему мешок[91].

Войдя ко мне, он спросил, не я ли это сделала. Я ответила (и это было чистейшей правдой), что если с ним обращаться так, как того заслуживает его поведение, я бы стелила ему мешок ежедневно… Но, к сожалению, сегодня я об этом не подумала.

— Тогда это Майкен, а она в нынешнем состоянии невменяема, так что я прощаю ее, — благородно заявил Сванте и исчез.

А теперь и грамматика английского языка, и география Карлссона лежат у меня на столе и с таким упреком смотрят на меня, что я думаю: нам пора расстаться!

С самыми сердечными приветами от

Бритт Мари.

3 марта