Том 7. Бесы

Пространным разбором „Бесов“ Е. Л. Маркова, относящимся к 1879 г., завершается полемика вокруг романа в современной Достоевскому критике. Марков, не без оглядки на О. Ф. Миллера, выводит содержание „Бесов“ из апокалиптических видений Раскольникова. Он считает также, что „Бесы“ подготовлены не только „Преступлением и наказанием“, но и „Идиотом“ (Бурдовский и его компания). Критик отмечает, что, создавая фигуру либерала 1840-х годов, Достоевский воспользовался отдельными чертами личности Т. Н. Грановского: „Конечно, этот профессор не Тимофей Николаевич, а Степан Трофимович, не Грановский, а Верховенский; он пишет о Ганау, а не о «Волине, Иомсбурге и Винете», не о Баярде и аббате Сугерие, а о каких-то неопределенных рыцарях; читает лекции об аравитянах, а не о «судьбах еврейского народа» и об «испанском эпосе»“. [580]Марков называет также произведения Тургенева, памфлетно преломленные в „Бесах“; критик признает талантливость карикатуры, но отмечает ее поэтичность: „Не все еще забыли повести и рассказы Тургенева, когда-то читавшиеся с восторгом, и мало-помалу погасшее влияние «великого русского писателя», удалившегося в Европу; не всякий забыл и его статьи из последнего периода, вроде «Казни Тропмана», где рассказываются психические впечатления автора; вроде «Призраков», где являются и голова Цезаря, и Волга, и звуки музыки, и Рим, и лавры; вроде «Довольно», наконец, где автор прощается со своими соотечественниками, обещаясь навсегда бросить перо и восклицая в заключение: «довольно, довольно, довольно!»“. Несмотря на отрицательное отношение к политической тенденции романа, критика восхищает глубина замысла Достоевского, он считает, что „Бесы“ — важнейший из романов писателя „не по художественным достоинствам, а по серьезности затронутых вопросов, по широте задуманной картины, по жгучей современности интереса“. [581]

Ценны замечания Маркова о главных героях романа. Из них он склонен признать удачным образы Шатова и Кириллова („весьма интересный характер инженера Кириллова“): „Этот безумец словно воспроизводит на свой оригинальный лад знаменитое гегелевское положение: бытие или небытие — одно и то же (Sein und Nichtsein ist dasselbe)“. [582]Марков высказывает предположение о возможном литературном генезисе Ставрогина: „Это какая-то смесь Печорина с Дон-Жуаном и с тем героем «Парижских тайн» (Родольфом. — Ред.),который посвящает досуги своей аристократической жизни и золото своих карманов скитанью по самым отвратительным и ужасным вертепам преступления!“. Марков вообще тяготеет к широким европейским ассоциациям; талант Достоевского (и Толстого) он сравнивает с шекспировским гением; „Бесы“ — с творениями Гете, Мильтона. „Юдоль скорби“ в „Бесах“, где „совсем нет типов добра, идей добра“, напоминает ему „мрачный альбом Густава Дорэ к Дантову Аду…“. [583]