Том 7

Подо всеми этими классами, за исключением плебеев, находилась громадная эксплуатируемая масса народа — крестьяне. На крестьянина ложилась своей тяжестью вся общественная пирамида: князья, чиновники, дворянство, попы, патриции и бюргеры. Принадлежал ли он князю, имперскому барону, епископу, монастырю или городу — с ним всюду обращались как с вещью или вьючным животным, или же еще того хуже. Если он был крепостным, он находился всецело во власти своего господина; если же он был зависимым, то уже одних законных, установленных по договору повинностей было вполне достаточно, чтобы его придавить, а эти повинности увеличивались с каждым днем. Большую часть своего времени он должен был работать в поместье своего господина; а из того, что ему удавалось выработать в течение немногих свободных часов для себя самого, он должен был выплачивать десятину, чинш, поборы, налоги в пользу князя [Bede], походную подать (военный налог), местные и общеимперские подати. Он не мог ни вступить в брак, ни умереть, без того чтобы господин не получил за это деньги. Помимо установленной барщины он должен был собирать для своего милостивого повелителя солому, землянику, чернику, улиток, загонять во время охоты дичь, рубить дрова и т. д. Право рыбной ловли и охоты принадлежало господину, и крестьянин обязан был спокойно взирать на то, как дичь уничтожает его урожай. Общинные пастбища и леса, принадлежавшие крестьянам, были почти везде насильственно отобраны господами. И не только собственность крестьянина, но и его личность и личность его жены и дочерей были подчинены произволу господина. Господин пользовался правом первой ночи. Он мог в любой момент, когда ему вздумается, бросить крестьянина в темницу, где того в те времена ждали пытки с той же неизбежностью, как теперь ждет арестованного судебный следователь. Он забивал крестьянина насмерть и, если хотел, мог приказать обезглавить его. Из тех назидательных статей Каролины[210], которые говорят об «отрезании ушей», «отсечении носа», «выкалывании глаз», «обрубании пальцев и рук», «обезглавлении», «колесовании», «сожжении», «пытке раскаленными щипцами», «четвертовании» и т. д., нет ни одной, которой бы милостивый сеньор и покровитель не мог бы применить к своим крестьянам по своему усмотрению. И кто бы мог оказать крестьянину защиту? В судах сидели бароны, попы, патриции или юристы, которые хорошо знали, за что они получают деньги. Ведь все официальные сословия империи жили за счет высасывания последних соков из крестьян.

Однако крестьян, хотя и озлобленных страшным гнетом, все же трудно было поднять на восстание. Их разобщенность чрезвычайно затрудняла достижение какого-либо общего соглашения. Действовала долгая, переходившая от поколения к поколению привычка к подчинению; во многих местностях крестьяне отвыкли от употребления оружия; жестокость эксплуатации то усиливалась, то ослабевала в зависимости от личности господина — все это помогало удерживать крестьян в повиновении. Поэтому в средние века, встречаясь с большим количеством местных восстаний крестьян, мы — по крайней мере в Германии — до Крестьянской войны не обнаруживаем ни одного общенационального крестьянского восстания. К тому же крестьяне одни не в состоянии были произвести революцию, пока им противостояла объединенная и сплоченная организованная сила князей, дворянства ц городов. Некоторые шансы на победу мог им дать только союз с другими сословиями; но как могли они заключить союз с другими сословиями, если каждое из них без исключения являлось эксплуататором крестьян?

Итак, мы видим, что в начале XVI века разные сословия империи — князья, дворяне, прелаты, патриции, бюргеры, плебеи и крестьяне — составляли чрезвычайно хаотическую массу с весьма разнообразными, во всех направлениях взаимно перекрещивающимися потребностями. Каждое сословие стояло поперек дороги другому и находилось в непрерывной, то скрытой, то открытой борьбе со всеми остальными. Тот раскол всей нации на два больших лагеря, который имел место в начале первой революции во Франции и который имеет место теперь на более высокой ступени развития в наиболее передовых странах, был при тогдашних условиях просто невозможен; он мог бы лишь приблизительно наметиться только в том случае, если бы восстал низший, эксплуатируемый всеми остальными сословиями слой народа: крестьяне и плебеи. Сложный переплет интересов, взглядов и стремлений того времени легче будет понять, если вспомнить о той путанице, которую вызвал в последние два года современный, гораздо менее сложный состав немецкой нации, распадающейся на феодальное дворянство, буржуазию, мелкую буржуазию, крестьянство и пролетариат.

II