Том 6. Третий лишний

— Как это я могу дать тебе такой зарок? С ума сошла? Я и права не писать не имею. В Антарктиде еще слишком мало было пишущей братии. Да и посылают меня в какой-то неопределенной роли, без четкого статуса на судне, чтобы я отразил подвиги и героизм полярников и моряков…

— Тогда пиши все как есть, а то намешаешь каши… Золотистые колготки уже десять лет никто не носит! Чего же ты их на свою буфетчицу нацепил? Я же ее видела. Специально смотреть ходила. Она сейчас в ресторане «Нева» работает официанткой. Приличная женщина, такая никогда золотистые колготки не натянет! Чушь какая!

— Да нет ее на свете!! — взвыл я. — Нет, не было и не будет!

— Каждый дурак может догадаться. Если ты на «Томске» плавал с Ямкиным, значит — это она, — с предыстерическим дрожанием голосовых связок сказала Галя и пропустила еще порядочную порцию джина.

— Ты же умная, Галя! Неужели понять не можешь? Только тебе, капитанской жене, которая в этом супе варится, приходит в голову такой бред, а для нормальных читателей эта баба — абстракция!

— А черт с вами со всеми! И с Юрием Ивановичем! Плывите, мальчики, плывите, герои Арктики и Антарктики! О, когда я была влюблена, когда любила, думать без ужаса не могла, что опять надо будет отпускать его плавать! Да я Бога молила, чтобы все моря пересохли, все! Ночью проснусь и молю: «Господи, пусть они все высохнут!» Ну а теперь… Ему мужчиной хочется быть в нынешнем понимании. Лимузин, приемы у посла… Для такого мужчинства он опять плавать на пассажиры пошел: ценз доверия зарабатывает… Пускай плавает. Что я, врать буду? Не буду. И тебе не буду, хотя ты возьмешь да и проорешь на весь белый свет. Правильно он делает… И я хочу на старости лет — у нас, женщин, другая старость, нежели у вас… Да-да, хочу пожить с западным сервисом, хочу коктейли устраивать… Вам-то во всем везет, мужикам! Ты говоришь, случайно, мол, сюда попал и плевать на Антарктиду хочешь. А я другое помню. Ты еще юношей о ней мечтал. Забыл просто. Или врешь. И свершается, что мечтал… Но Юрий Иванович здесь устроит тебе веселую жизнь… После аварии он дал зарок: не читать в море художественной литературы, бросить курить, делать зарядку, изучить еще испанский и итальянский, все время и все силы — судну. А моря после того столкновения не любит. И плавать не хочет. Но… пусть!

И пошла-поехала болтать лишнее. И как это она будет в Голландии коктейли устраивать, если косеет так быстро и в лоскутья?.. Волосы встрепаны, слабенькие уже волосики, а какие косы были! И злоба: прямо ядовитые брызги летят с губ.

— Да-да! Ты хуже Чичикова!..

Отправил ее спать, сам зашел к старпому. Мы, оказывается, уже где-то когда-то встречались. Тезки. Его зовут Виктор Робертович Мышкеев. О себе постоянно говорит в третьем лице: «Старый балтиец Витя Мышкеев хочет спать!», «Старый балтиец Витя Мышкеев хочет пить!», «Подайте шлепанцы старому балтийцу Вите Мышкееву!»

Старому балтийцу едва исполнилось тридцать лет. Рост — ровно два метра. Белокурые усики. Его цветная шикарная фотография — в тропической форме, на крыле мостика, возле пеленгатора — украшает обложку рекламного буклета «Плавайте только на судах советского пассажирского флота! Дешево! Удобно! Безопасно!» При взгляде на безмятежную улыбку, которой улыбается с рекламного буклета Витя Мышкеев, сразу всем делается ясно, что безопасность он обеспечит на сто процентов.

Своего сына называет «мальчик», чем доводит супругу до судорог: «Мальчик провожать меня не пойдет!», «Дайте мальчику перекусить!», «Не мешайте мальчику жить!» Жена орет: «Прекрати! Он тебе не мальчик, он — Сережа!!» Мышкеев: «Тогда скажи мальчику, что он не мальчик, а Сережа».

Давеча Сережа забрался на трубу и уселся на святую нашу эмблему — серп и молот — на головокружительной высоте. Легкая паника. Как пацана с верхотуры доставать?

— Не трогайте мальчика! Просто покажите ему яблоко! — решил старпом. — И он сам слезет.

И точно — слез.

Ночью не спалось, хотя никаких предотъездных эмоций нет и в помине. Просто в каюте было душно. Отдраил иллюминатор. Слушал, как прибывают на судно последние, припоздавшие пассажиры-полярники. Мы везем еще большой отряд строителей. Они будут сооружать на Молодежной взлетно-посадочную полосу для приема тяжелых самолетов. Строители шумели у трапа с рижскими таксистами и громыхали баулами до самого утра.

А я до утра читал Сомова — его «На куполах земли».

Книга начинается со скромности. С того, как автор и не думал об Арктике и Антарктиде. Он «приглядел» для будущих теоретических изысканий Азовское море и собирал материал «по этому маленькому, но, казалось мне, симпатичному морю». И уже симпатично, когда человек говорит о симпатии к маленькому и вовсе не знаменитому морю.

В книгах сильных людей действия есть четкая, без кокетства, спокойная нота осознания — еще при жизни — своего же (!) исполненного долга. Художник же до смертного предела мучается неисполненным, незаконченным, невыплаченным долгом. Это потому, что он одинок в творчестве.

Работа большого ученого-полярника в наше время не одинока ни в духовном, ни в материально-бытовом смысле.