Том 6. Рассказы и повести

У тойона – глаза голубые;
У тойона – рот алый…
Весною ломается лед синий…
Ах, сердце мое! Темное сердце!
У тойона грудь широкая;
У тойона зубы как у волка;
Как грустит лед и сползает в реку…
Ах, сердце мое! Темное сердце!
У тойона нож острый,
У тойона нож окровавленный;
Ах, что-то не видно хозяйки….
И шумит половодье, шумит!
Ах, сердце мое! Темное сердце!

Сура пела эту песенку тонким молодым голосом и раскачивалась плавно, ударяя в бубен своей смуглой маленькой рукой. От звуков бубна, от мерного покачивания этих милых узких плеч и странного тревожного напева у меня кружилась голова. Хотелось самому петь какую-то песню, исполненную любви и печали.

III

Однажды ко мне пришла заседательша.

– Ну, как вы устроились здесь? – спросила она ласково, снимая с шеи пушистый майтрук.

– Ничего. Хорошо, – улыбнулся я.

– Вижу, что хорошо. Тепло у вас, уютно. Сурою довольны?

– Очень доволен. Сура прекрасная.

– А мне скучно, – вздохнула заседательша, – муж мой по улусам поехал. Раньше трех недель не вернется… А что я хотела вас спросить, сударь? Что там, в России? Каково живется? То есть вы так мне что-нибудь скажите, чтобы я понять могла. Я ведь никогда в России не была.

– Да ведь и здешняя сторона тоже Россия.

– Нет, уж, какая же это Россия. Помилуйте. Это тайга.

– И Россия – тайга, – сказал я серьезно.

– Нет, нет, – мотала головою несогласная заседательша.

– Вы знаете, сударь, – прибавила она, помолчав, – я ведь никогда железной дороги не видела. Тысячи верст до нее. Добраться трудно.

Заседательша села на нару, за стол, и задумалась. Этой дебелой женщине было лет сорок. Глаза у нее были круглые, светлые, грустные и покорные, какие бывают у овец… А все же мечтала она о чем-то.

– Как же в России-то? – опять спросила меня заседательша.

Сура поставила самовар, и мы пили чай с молоком и лепешками. Потом заседательша рассматривала мои ружья, книги, флейту…

– Ну, прощайте. Заходите когда. Гостем будете.

– Я вас провожу, – сказал я и вышел вместе с нею из юрты.

Солнце здесь закатывается рано. Краснотусклые лучи горят тихо. Как печальна сумеречная тайга! Она похожа на серую монахиню с белым головным убором. Какие-то сумеречные шорохи возникают повсюду, как сонное бормотанье где-то спрятавшейся старухи.

Потом эта серая старуха-тайга снимает с лица своего белое покрывало. И если пристально посмотреть на ее лицо, то в глубоких впадинах глаз увидишь неожиданный огонь. Полно! Старуха ли это? Не чародейка ли надела эту старческую личину. А там, в сердце ее, горит неугасимое солнце, быть может.

IV

Я не мог заснуть. Вот уже три дня мы ждем почту. Она приходит два раза в месяц, но в иные дни запаздывает.

Ночь. Я хожу по юрте и прислушиваюсь: не звучит ли колокольчик?

Глупое сердце так неровно бьется! Я сам не знаю, почему я волнуюсь. Все сложилось очень хорошо. Меня судьба забросила в эту тайгу, а та, чьи глаза мне мерещатся теперь, осталась в России. Не пора ли нам было кончить эта наши странные встречи и разговоры, и все, и все?.. Она всегда была, как в бреду. И у меня туман в голове: я пьянею и от звезд, и от высоты, и от запаха иных трав… Возможно ли нам жить вместе? Конечно нет. Слава Богу, что так все сложилось. Но сердце стучит неровно. Чего я жду? Письма… Несколько строк написанных ее рукою. Я прочту их и буду видеть эти нежные пальцы и эти глаза – преступные или святые, знает один Бог.

– Почему ты не спишь, Сура? Почему ты так смотришь на меня?

– Тойон болен?

– Нет, нет, Сура… Я чувствую себя очень хорошо.

И я опять хожу и прислушиваюсь, не звучит ли колокольчик.

– Тойон ждет писем?

– Нет, нет… Какие письма? Нет, я ничего не жду.

– Почта едет, – говорит Сура и пристально на меня смотрит.

– Какой у тебя чуткий слух, Сура! Я ничего не слышу.

И в самом деле через несколько минут я слышу глухие позвякивания. Но вот они становятся все яснее, яснее, и, наконец, я различаю явственно лошадиный топот и окрики ямщика.

Я торопливо надеваю барнаулку и иду к почтовой избе. В этаких местах не ждут утра: тотчас же развязывают кожаный меток и достают почту.

Там уже заседательша. И чего она ждет? Разве придет «Иллюстрированная Неделя»: писем она никогда не получает. А все-таки каждый раз она спрашивает:

– А писем мне нету?

– Вам нет, – говорит почтальон, – а вот господину есть одно письмецо.

Я дрожащими руками разорвал конверт.

– Она приедет… Она приедет, – бормотал я, страшась чего-то.

Когда я вышел из юрты, в небе был праздник. Там зажглись огромные звездные венки. И в синей глубине пели ангелы, золотые и серебряные.

Я ходил по юрте и пел. Я не знаю, что это была за песня.

Сура сидела на корточках перед камельком. Я взглянул на нее. У нее были слезы на глазах.

– Ты плачешь, Сура?

Она молчала.

– Ну, говори же, милая! Почему ты плачешь?