Том 6. Рассказы и повести

Когда они приехали на Забалканский и вошли в чайную, там было немало народу и беседа уже началась Какой-то неопределенного возраста человек, белокурый, с сухим и как бы пресным лицом, скучным голосом, но довольно складно, впрочем, говорил, обращаясь к Горбачеву:

– Источник воды живой никакой плотиной задержать не можно. Вода путь себе отыщет или обойдя ее, или же скорее всего, размыв и уничтожив преграду. Так, братья, и Христово учение на половине пути удержать не можно. Пусть изверги и обманщики над истиною глумятся, однако, свет и во тьме светит и тьму побеждает. Сказано: злом не противься злому…

– Постой. Погоди, – сказал Ляхов, насмешливо улыбаясь, – так по-твоему, значит, ежели меня кто душит, я ему за то в ножки: душите, пожалуйста, ваше степенство…

– Насилием врага победить можно, а душу спасти не можно. Христос сказал…

– Какой Христос? – поднял кверху желтый палец Арсений Григорьевич. – Какой Христос? У нас есть Господь наш Иисус Христос, Сын Божий, за нас распятый… А у тебя какой Христос?

– В душе у меня Христос, – сказал белокурый уныло. – А еще был Христос – человек мудрый. Он учил любить врагов наших и благотворить ненавидящих нас и зло людям прощать не до семи, но до седмижды семидесяти раз…

– Ах, ты убогий, – засмеялся Ляхов, – да ведь то когда было? А по нынешним временам какому слову цена грош. А я тебе, смирный ты человек, вот что скажу: ежели бы сюда сейчас Христа можно было пригласить, в Голубятню, примерно, он бы тебе сейчас откровенно заявил: действительный, мол, я член Российской Социал-Демократической Рабочей Партии. Это понимать надо.

– Молчи, паскудный, – крикнул Горбачев, вытянув свою худую, с надувшеюся жилою, шею. – Молчи, окаянный! Чего ты зря богохульствуешь! А ты, господин, не про Христа говоришь, а про какого-нибудь немецкого попа благоразумного. Господь Иисус Христос кровью Своею нас причащает, а ты тепленькую водицу даешь. Ах, ты середка на половинке!

Публика шумела, заглушая оратора. Илья провел Ольгу Андреевну и Туманова в дальний угол, а Чарушникова там не нашла места и в странном беспокойстве шмыгала по горнице, так что иные обратили на нее внимание. Даже кто-то, усмехнувшись, пробормотал: «Ишь, птица какая!» – или что-то в этом роде. Сам Илья тоже бегал по горнице, как свой человек, подсаживаясь к разным столикам. Иногда подбегал он к Туманову и, потирая руки, разъяснял ему что-то. И нельзя было понять, серьезно он говорит или шутит.

Ольгу Андреевну очень занимало это общество. Она внимательно слушала и Горбачева, изрекавшего свои пророчества в каком-то сухом восторге, и бойкого Ляхова, усвоившего хорошо нужную ему правду, и этого белокурого разумника, рассуждавшего так просто о Христе… Очень она также заметила двух мясников Урчаловых, Трифона и Амфилохия. Они могли поразить воображение своими невероятно мощными фигурами; кажется, они выступали и борцами на состязании в «Парадизе»; шеи у них были короткие, лбы узкие, плечи широкие и мускулы, как бы налитые свинцом, чувствовались даже под не очень тонкими их поддевками, перетянутыми кавказскими ремешками. Странным образом походили Урчаловы на быков, и даже на быков необыкновенных, как бы фантастических. Трифон и Амфилохий были неразговорчивы. И казалось даже, что они вообще не умеют говорить ни на каком человеческом языке. Однако, какие-то нечленораздельные звуки они порою издавали – какой-то рев, которым они, по-видимому, кому-то угрожали.

В чайную приходили все новые посетители. Было тесно и душно. Туманов впал в ту странную задумчивость, которая так пугала Ольгу Андреевну. Она уже несколько раз касалась его плеча и говорила ему что-то, но он отвечал невпопад, всецело занятый, по-видимому, своими мыслями.

– Идут! Идут! – с каким-то неистовым восторгом завопил вдруг Илья.

И в самом деле двери чайной отворились настежь и в горницу ввалилась довольно примечательная компания. Первым влетел черномазый человек восточного типа, в енотовой шубе, которую он тотчас же лихо сбросил с плеч на руки подскочившему приказчику. Этот юркий брюнет, в пестром жилете, с грудью, украшенной значками и орденами, увидев Илью Бессонова, бросился его обнимать.

– Отец Софроний тут с нами! – затрещал истинно-русский брюнет. – И прокламации наши готовы! Вот они, господа!

И он выбросил на стол пачку прокламаций «Союза Латников».

За брюнетом следовало человек десять: какой-то хромой генерал, на костылях; высокий чахоточный парень, судя по одежде, приказчик; жирный купец, с медалью на шее; студент, в мундире, со шпагою, завитой, задыхающийся в узком и чрезмерно высоком воротнике, и еще кто-то.

– Батюшку пропустите! Батюшка идет! – раздались голоса в дверях.