И как не представляем мы себе «социальными» или «национальными» души умерших, — так, хотя бы в снах, будем доверчивы к душам живых — пожелаем себе, для этого ясного, словно простившего нас, —
Ибо кто еще, кроме Поэзии, разрешит себе это занятие?..
I20–24 января 1975 г.|
поэзия-как— молчание
разрозненные записи к теме
Слушание — вместо говорения. Даже — важнее видения, какого угодно (даже — в воображении).
И: шорохи-и-шуршания. Шуршит — столь отдаленное — уже — начало. «Мое», «я сам».
Там «всё» — молчание, Все — давно — распрощались. Пусты строения. Холод. Давний ветер, — он мертв. Пустые чуланы, Ветер, — мертвая рассыпанность — мертвой муки.
Все было — чтобы умолкнуть. Но —
Без веяний — «душ». Без — встреч.
Возвращение-сон. Но уже — ни к кому. В холод. В безымянность. В отсутствие.
Паузы — места преклонения: перед — Песней.
Одинокие листья строк, — будто действительно — на ветру.
«Истина в поэзии — накал», — это зависшая — в пустоте — строка.
Молчание — как «Место Бога» (место наивысшей Творческой Силы).
«Бог»? — это цитата: «из Бога». (Это — из неопубликованного моего стихотворения.)
Это — было, когда был —
В сырость — налево от вечерней дороги. Такая там эпоха была — Смерть Хороводов. Словно что-то бесшумно грызущее — молчание леса. Притягивая. Быть — растворенным.
Современное
И: когда — нет той самой «полушки», которая числилась («в народе») там, — «за душой».
Да, не надо ностальгировать. Но оплакивать покойного — должно.
Увы, все, что еще немного трогает, — из чего-то «высокого». Не сказать же: «Будь проклято». (Что с того, что многие слова — мертвы. Особенно — «самые значительные».)
И вот, кое-что — «из такого».
Простота это больше чем Мощь: это слабость сильнее чем Мощь: это Чудо.
Мои строки — лишь из
В эпоху
Нож, топор, — значительны —
Современные дикие военные самолеты… — они мелко-подробны, как саранча. (Говорю о том, как это
Есть у меня и строки, состоящие только из
Это — «не-мое» молчание.
«Тишина самого Мира» (по возможности, «абсолютная»).
Хижина, лачуга — грандиознее небоскребов.
Здесь — окрик: «Противопоставление цивилизации культуре».
Я — только констатирую.
(Что ж… и «ответный выпад»: цивилизации — это лишь отдельные периоды единой Культуры… — да, «с Сотворения Мира».)
И — беспрерывно бродит Нерваль. Говорение — шагов, мелькание фигуры, — тень, говорение рваной одежды — в вихре.
Последняя «поэма» — из «самого себя».
Все больше становится мелких вещей. И все больше — мелких слов.
Болтливость вещей. Болтливость поэзии.
Безвыходно.
К одному знаменитому старцу пришел другой, не менее знаменитый.
Виделись — впервые. Начался разговор. Внезапно, запел во дворе петух.
— А что, отец, у вас есть петухи? — поинтересовался гость.
— Есть. А тебе-то какое дело до этого? — ответил хозяин и прекратил разговор.
Кому трудно говорить? — тому, которого — ждут. (Аудитория и поэт.)
Неудавшийся монах. Все «пред-страсти» (так и не утихшие — до вхожденья в молчание) — «у мира на виду», это и есть — «творчество». Не дойдя — до желаемого «очищения», и все — бессознательно.
Передвигающееся Зеркало. Стихотворный Бедеккер.
А это — Вагнер. «Поистине, величие поэта скорее всего открывается там, где он молчит, чтобы невысказанное само высказалось в молчании».
Это налево от деревни, сперва дорога — немного в гору, через две версты — уже не «сельское», «ничье», — поле: «само по себе». Рытвины, кочки, застарелые травы. Но… — нельзя мне — здесь — к этому прикоснуться (с «прозаической необязательностью», я лишь «испачкаю» для себя это место и не уловлю уже его — в «стихотвотворение»), оставляю…………. (шуршащее его пребывание).
Мощно молчит — Бетховен.
Оговариваемся:
Лица-поля и поля-лица.
И только один пример прекрасного «многоговорения». Романы Достоевского, когда мы вспоминаем их «отвлеченно»,