Том 6. Лимонарь

— Ну, что же Ты? — воскликнет она к небесному Богу, — Ты живешь на небесах, а ни я, ни мои люди не хотят знать Тебя. Что измыслишь, что поделаешь, да Ты слышишь ли? Я церковь Твою разрушила, я закон Твой попрала, я веру Твою искоренила. Сама на моей земле я дала свою заповедь, по своей воле, и свой закон, как сама захотела. Что же сделаешь мне Своим божеством, чем ответишь на мою силу? И к единому волосу на моей голове Ты не посмеешь прикоснуться, — вот моя сила, вот моя воля, вот моя власть. Моя слава одолела и затмила всю Твою славу! Ну, что же Ты?

о, Боже, долготерпеливый...

Не стерпел дерзких слов великий воевода силы небесной, среди ангелов верховный, гневный, гневной звездой ринулся архангел с небес на землю.

И там, на лобном месте, где перед лицом народа грозила небесному Богу царица, поднял ее архангел видимо всем людям с лобного места. И понес. И нес ее, видимо всем людям, над морем, над пропастями. И вот, подрезав серпом, ударил ее скипетром в грудь, и с шумом полетела царица — богиня в царство тьмы на вечные муки.

И шумела гроза, рвал ветер, и от страха сердце рвалось.

О, Боже, милосердный...

Как дети, восплакались люди, принялись каяться и молиться.

— О горе нам, братие, теперь погибаем!

Так кончилось царство безбожной царицы, — первое горе.

1914 г.

ГОРОД ОБРЕЧЕННЫЙ {*}

Тайкий, как постень, напрасный, он приполз в пустополье под город — кто же его чуял и чье это сердце в тосках заныло? — он приполз в пустополье, обогнул белую стену — на башнях огни погасли и не били всполох — обогнул он белую стену и белые башни, выглохтал до капли воду в подземных колодцах и, стонотный, туго стянулся кольцом, скрестив голову — хвост.

Очи его — озерина, шкура, как нетина-зелень, тяжки волной пошевелки.

Обреченный, в западях у змия, стоял обложенный город, а еще долго никто ничего не знает и не чует беды — люди пили и ели, женились и выходили замуж.

И когда пришел час, забили в набат, а уже никуда не уйти.

Я помню, забыть не могу, как дети голодные в ямах плачут, спрятались от страха в ямы, босые, дрожат, боятся, голодные и так жалобно плачут, а я ничем не мог им помочь, и помню еще, как полуживой в груде мертвых смотрел на меня и рукою звал, — и ему я не мог помочь, и еще помню, как полз ко мне с перебитыми ногами и просил пить... я помню раненую лошадь, как стояла она и плакала, как человек, и потом упала и плакала крупными слезами и тихо стонала, как человек, и помню собаку, душу надрывала она своей тоской, я ее звал, давал есть, а она даже и не смотрела на еду, она сидела на своем дворе, где все сожжено.

Горюч песок в пустополье. Смертоносно дыхание. Шума ветра не слышно и лишь от зноя хрястают камни.

Горе тебе, обреченный! Ты ли виною или терпишь за чужую вину — горе тебе, обреченный!

Очи его — озерина, шкура, как нетина-зелень, тяжки волной пошевелки.

И от очей его больно, и холод на сердце, и нет нигде скрыти.

Знаю, много неправды...

Знаю, много греха вопиет на небо. Надо грех очистить, грех оттрудить.

И ты благослови меня в последнюю минуту ради чистоты земли моей родимой принять кротко мою обреченную долю.

1915 г.

ТРИ БРАТА {*}

Три брата родные, царские сыны, будут царствовать на потрясенной земле.

Старший брат сядет царем в Иерусалиме, середний брат сядет царем в Риме и третий, меньшой брат, сядет царем в Царьграде.

И будет меж ними мир и любовь, и злая память о царице Майдоне погибнет.

Три лета братского царства — три лета мир на земле.

По третьему лету завраждуют братья, и настанет на земле второе великое горе.

Старший брат соберет свое войско от всего полудня и востока и пойдет из Иерусалима на Рим, и будет ждать своих врагов. Середний брат соберет свое войско от запада и затворится в Рим, и будет ждать своих врагов. Третий брат соберет свое войско от всей полунощной, без числа, от детей до старцев, и пойдет из Царьграда на Рим, и будет ждать своих врагов.

Так сойдутся братья у железных врат Рима на последнюю встречу.

— Радуйся, Рим, славный великий город! Твои железные стены тверды, твои камни священны, где же твой царь?

Но никто не ответит, и будет тихо за римскими железными вратами, как перед лютою грозой.

И воскликнут братья к брату:

— Выходи, выходи, брат, час твой пришел!

И вот растворятся железные вороты и, как саранча, выступит войско, и тяжко тогда будет земле.

И скажет брат братьям:

— Слышите, братья, послушайте меня, зачем нам губить людей наших, вернее нам, царям, сразиться друг с другом, и кто осилит, тому и быть царем всего света.

Братья одобрили царское слово.

Перед войсками на конях съехались братья, ударили мечом и бились сильно, и пали все трое мертвы.

Видя смерть царей-братьев, замешались люди, отчаяние напало на них, и ни одно войско не захотело уступить другому.

— Цари наши пали, пускай же падем и мы за них.

И станут биться. И будет крик, голка, сечь — такая война, какой не бывало от начала мира и не будет. От людского крика, страха, труб и стрельбы, от конского бега, пороху, гула и дыма свет померкнет и земля потрясется.