Том 6. Лимонарь

Вышел я вечером походить по улицам города. Лениво и мирно под кровлями, редки встречи, неторопливы прохожие. Я ходил по пустынным улицам по стопам паломников: поминал в веках канувшее и то, что видели, и то, что слышали.

И не помню, как пришла ночь.

И не узнал я города.

Люкнув, заулькало и пошло бурбить бурьбой с конца в конец, — и увидел я жабу каменную: на лапищах на каменных вскачь неслась жаба по улице, хапала, глотала, — пожирала сметие, а за нею сами метлы мели.

Как во сне, проходил я древними уболами, не по улицам, мимо церквей канувших, мимо столпов мраморных, перешел царевым путем Плакоту, площадь мраморную.

Жаба насытилась, у водопровода булькала, напивалась жабина студеной воды — и ей, каменной, тоже попить хочется! Напилась, облизнулась и опять на место — у ворот залегла монастырских, а с нею и метлы.

И такая стала ночь, такая тихая, такая темная — неслышная.

Я вошел в церковь Апостолов.

У алтарной преграды два столпа стоят.

Поклонился я Христову столпу: у него привязан был Христос, когда мучили.

— Слава страстям Твоим! Слава долготерпению Твоему, Господи!

Поклонился и Петрову столпу — его горьким слезам, когда запел петух.

— Брат мой, Петр, с первых слов моих, с первых дум я горевал с тобой!

И увидел на восточной стороне великий царский гроб: на гробной крыше сверкали огненные литеры.

Снилось мне или въяве я видел царский гроб, огненные помню литеры — письмена греческие. Потом я долго искал, спрашивал мудрых людей. И нашел в старой книге — от Геннадия патриарха, первого по взятии Царяграда, толк:

в первый Индикта царство Исмаила, зовомаго Моамеа, имать побдити родъ Палеологовъ, седмихолміе одержитъ, внутрь воцарится, языки премногими облагаетъ, и островы опустошить, даже до Евксинскаго понта; истровыхъ сосдей разорить.

въ осмый Индикта Пелопонисомъ обладаетъ;

въ девятый Индикта на сверныя страны имать воевати;

въ десятый Индикта далматовъ побдитъ,

паки обратится еще на время; съ далматами

брань воздвигнетъ велію; часть нкая сокрушится.

и множества — и языцы купно со

западными моремъ и сушею рать

соберутъ, и Исмаила побдятъ,

Седмихолміе возмутъ со прономіами.

тогда брань возставятъ междоусобную,

свирпую, даже до пятаго часа, и гласъ

возапіетъ трижды, — станите, станите

со страхомъ, поспшите зло спшно,

въ десныхъ странахъ мужа обрящете добля,

чудна и сильна, сего имйте владыку:

другъ бо мой есть, и того вземше,

волю мою исполняйте.

1915 г.

ЛЕЙ ИКОНОПИСЕЦ{*}

От великого алтаря на левую руку, идя посолонь, против столпа Васильева, столп от красного камени мрамора, медью окованный, Григория — отца отцов, тут и мощи его и образ, и за всякой службой народу теснота толкучая: болящие трутся о столп на исцеление. А от столпа Григорьева у царских входных дверей на возвышении образ Спасов велик написан, и только одного перста у правой руки не написано, а скован серебрян и позлащен.

Я спросил вожа моего:

— Что есть перст ненаписанный, а скован серебрян и позлащен?

И поведал мне вож мой чудо страшно и великое.

Жил в Цареграде Лей иконописец, муж доброго нрава и благочестивый, и уж так горазд иконам, такую напишет — золотую, и горят краски по золотому полю, как горит на вечернем закате Мраморное море; Анфемию, строителю великой церкви, друг был.

И когда царь Иустиниан приступил к созданию великой церкви, Анфемий задал другу задачу: написать у царских входных дверей образ Спасов.

Некогда, при земной жизни Христа, Авгарь, князь едесский, томим много лет от синей проказы, послал Ананию, иконного писца своего, в Иерусалим написать образ лица Христова. И Анания встретил Христа, но сколько ни трудился, не мог списать Божественный образ: то выходил Христос очень молод, то очень стар и совсем непохож, пока сам Христос не совершил чуда — умыв пречистое Свое и Божественное лицо водою, утерся убрусом, и на убрусе вообразился лик Его.

В царских палатах в церкви Пресвятой Богородицы Маячной и хранился этот убрус Авгарев — Нерукотворенный образ Господа нашего Иисуса Христа.

И с самого того дня, как заложен был первый камень великой церкви, Лей иконописец проводил дни у Богородицы в дворцовой церкви перед Нерукотворенным образом Спаса, ночами же неустанно молился, прося благословить непостижимое Божественное Слово постигнуть — написать лик Христов.

И, много молившись, приступил к работе.

Проходили годы в труде и воздержании. И был немутен ум его и сердце чисто.

В праздничные дни в царских палатах за царской трапезой в кругу мастеров сидел Лей иконописец молчаливо, а работу свою держал в большой тайности, даже и от друга своего Анфемия.

И царь Иустиниан, любивший беседовать с мастерами, видя старание и скрытность Лееву, не докучал ему вопросами.