Том 6. Лимонарь

И помрачилась смущенная душа: посылает царь перебить всех младенцев от двух лет и ниже, ибо народился царь Иудейский.

Замутились непролазные туманы по нагорью.

Тутнет нагорное царство.

Ясные звезды и темные со звездами и полузвездами затмили свой светло-яркий свет.

Держали дороги, путали перепутья — не всплыла святая луна.

Рогоногий встал месяц на ее месте, и от востока до запада, от земли до неба стон стал.

О, безумие, и омрачение нечестивых царей! Нет меры и конца жестокости.

Колыбели — гробы. Не скрипят, не качаются липовые.

Нет младенца живого. Не погулить, не пикнуть бездыханному.

И плачет мать, Рахиль неутешная, не хочет утешиться, ибо дом ее пуст, и нет детей.

Твердо, как камень, молоко, а сосцы ее — железо, а сердце — ад.

Одна Божия Мать не горюет: к ее девичьей груди приливает теплое молоко; не тужит. И увлажняются глаза непорочные радостью обрадованной кормящей матери.

Один жив младенец свят — один Иисус Христос.

У седого Корочуна — укрыл Корочун странников, на том свете старому стократы зачтется! — у седого деда в хлеву лежит в яслях Младенец.

Конь подъел под ним сено, топает ногой, как топал, когда белый ангел зажег звезду над вертепом.

Сонно жуют волы жвачку, не мукнут, не шевельнутся, — не чета вороному.

Укоряет коня Богородица: зачем съел все сено! — и стелет солому, повивает Сына.

Белые цветы!

* * *

На черной горе, на семидесяти столбах златоверхие три белых терема. Вокруг теремов железный тын. На каждой тынинке по маковке. На всякой маковке по черепу.

Не подойти злой ведьме, не подступиться к теремам и на семь верст: не любы ей медные ворота да железный тын, — заворожены.

В медных сапогах, в железной одежде Ирод царь.

Празднует поганый козар новолетие — жатвенный пир.

На царском дворе запалили костры, на царском дворе кипят котлы: пшеничное вино, червоное пиво, сладкие меды.

Полон дворец гостьми, не сосчитать ликом, битком набиты три терема.

Веселые люди, потешники — и гусли гудут; скоморохи, глумцы и кукольники, и ловка и вертка Береза-Коза в лентах бренчит погремушками; удоноши, зачерненные сажей, игрецы и косматые хари — кони, волки, кобылы, лисицы, старухи, козлы, турицы, аисты, туры, павлины, журавли, петухи; там пляшут со слепой рыжей сучкой, вертятся вкруг чучелы с льняной бородой, там обвитые мокрым полотном рукопаш борятся с лютым зверем, там безволосые прыгают с обезьянкой через жерди; разносят утыканные серебром яблоки — пожеланья, визг, драка, возня и подачки — осыпают, осевают зернами, кличут Плугу, гадают, и на сивой свинке выезжает сам Усень — овсеневые песни — Заря-Усень — Таусень! Таусень! — бьют в заслонки, решета, тазы, сковородки; и бродят мартыны безобразные да медведчики с мохнатыми плясовыми медведи.

Непозванные садятся за стол, беззапретно ковыряют свиную морду, навально ломают из чистого жита калач, объедаются румяным пирогом, лопают пышки и лепешки, непрошенные пьют чашу.

Ого-го коза, — переминается с ноги на ногу, поворачивается на копыточках на серебряных и вдруг дрожит серая, что осиновый лист, дрожит и ни с места.

Завизжали собаки.

Заметались медведи, громыхают цепями, рвут кольца, на дыбы, толстопятые.

То не бубны бьют, не сопели сопят, не бузинные дуды дуют, не домра и сурна дудит, не волынка, не гусли, тимпаны — —

Красная панна Иродиада, дочь царя, пляшет.

*

Белая тополь, белая лебедь, красная панна.

Стелют волной, золотые волнуются волосы — так в грозу колосятся колосья белоярой пшеницы.

И стелют волной, золотые подымаются косы, сплетаясь вершинами, сходятся, — две высокие ветви высокой и дивной яблони.

А на ветвях в бело-алых цветах горят светочи, и горят и жгучим оловом слезы капают.

А руки ее — реки текут. Из мира мировые, из прозрачных вод — бело-алые.

А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного.

А в сердце ее — один — Он один —

Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет.

Белая тополь, белая лебедь, красная панна.

Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет.

А руки ее — реки текут. Из мира — мировые, из прозрачных вод — бело-алые.

А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного.

И восходит над миром навстречу солнце пустыни, раскаленной пригоршней взрывает песчаные нивы, — и идут лучи через долины и горы, через долины и горы по курганам, по могилам, по могильным холмам, по могильникам — — — Закидывает солнце лучи через железный тын в белый терем.

Быстры, как стрелы, и остры глаза царевны, — она проникает в пустыню.

Он в пустыне, облеченный в верблюжью кожу, Он крестит небо и землю, солнце и месяц, горы и воды —

Белая тополь, белая лебедь, красная панна.

Он в пустыне. Он крестит небо и землю, солнце и месяц, — красную панну.

Он крестит в кринице, ее сердце — криница — красная, пьяная, и кипит и просит — —

Не надо ей царей, королей, королевичей, Он — единственный жених ее, она — невеста.

И сердце ее отвергнуто.

Осень. Осенины. Синие вечеры.

Синим вечером одна тайком, одна тайком из терема она на Иордане.

Во Иордане крестилась, там полюбила.

И сердце ее отвергнуто.

Не надо Ему дворцов, золота, царской дочери. Не надо сердца сердцу обрученному со Христом — женихом небесным.