Том 6

Это его социальное лицо. Но он еще и величайший мастер слова. Из русских слов он лепит такие литературные скульптуры, что вторых подобных у нас, пожалуй, и нет. Его язык имеет запах, имеет цвет, имеет объем, вес, его можно воспринимать всеми доступными человеку чувствами. Об этом когда-нибудь еще скажут специалисты. Задумаются над природой его мастерства. А пока… Пока, переехав в Москву, он этот свой особняк передал под Дом творчества ленинградским писателям.

И вот мы входим ночной порою в вестибюль, отделанный деревом, с зеркалами, с ковровыми дорожками. Нас и в самом деле встречают очень радушно. Я, откровенно говоря, никого здесь не знаю в лицо, но народ явно гостеприимный, шумный, веселый. Ведут в комнату направо. Не комната это, а комнатища, она тоже отделана темным деревом, — тут столовая. За этим длинным столом сиживал Алексей Николаевич в кругу друзей или даже случайно забредших застольщиков, рассказывал свои бесчисленные остроумные истории, о которых, в свою очередь, ходят рассказы в народе.

Сейчас за этим столом человек двадцать пять — тридцать. Стоит дым коромыслом, и среди тарелок с закусками много бутылок коньяку. Кто-то предлагает: «Пейте, ребята, не стесняйтесь. Это нам райком прислал в подарок. Финь-шампань!» Нас угощают, к нам подсаживаются. Рассказывают наперебой, как писательский взвод участвовал в боях под Сольцами, как, кто и какие совершал подвиги. Время от времени то один, то другой выходит во двор послушать голос фронта: нет ли, мол, пальбы уже в соседнем, Екатерининском, парке или в том, что подальше, в Александровском.

Нам с Михалевым тут что-то не пилось. Кое-как выбрались из-за стола, проверили, хорошо ли устроился Бойко с машиной во дворе, и поднялись на второй этаж, в одну из спальных комнат. Деревянные кровати с отличными мягкими сетками, пухлые шелковистые шерстяные одеяла, все тихо, мирно, уютно. Хороший подарок сделал Алексей Николаевич своим ленинградским коллегам. Творить здесь можно.

Наутро Михалев, который знал кое-кого в этом выводе, принялся что-то с ними выяснять, Ваня Еремин сел писать корреспонденцию о том, что мы увидели в потемках из амбразуры дзота, что там нам нарассказывали артиллеристы и пулеметчики… Если когда-нибудь кто-нибудь вздумает разобраться в технологии, по которой мы создаем свои корреспонденции из действующей армии, он будет в немалом затруднении. То нас было двое, то вот трое — как же мы таким коллективом пишем? Никаких определенных правил для этого нет. Иные крупные корреспонденции мы пишем вместе, обсуждая почти каждую фразу, каждое слово. Спорим, ссоримся. Иногда, когда времени мало, пишет кто-то один. Тогда другой или другие отдают ему свои блокноты с записями. Чаще всего мы подписываемся подлинными именами. Но бывает, что нам вдруг заявляют в редакции: нельзя так часто появляться за своими натуральными фамилиями, надо бы псевдонимчики придумать. А раз псевдонимчики, то какой смысл, чтобы было их непременно по числу писавших. Оказавшись втроем, мы подписываемся загадочным именем «И. Ерчелев». Что же это такое? Это формалистическая конструкция из трех фамилий. От Еремина взяли инициал «И» и первый слог «Ер», от Кочетова — второй слог «че», от Михалева третий — «лев». Вот вам и И. Ерчелев!

Так, значит, Ваня Еремин засел за корреспонденцию. А я отправился посмотреть, что в городе, таком для меня знакомом: года три-четыре мне пришлось пожить в его пределах.

Я очень люблю оба парка и оба дворца. В парках начинали лететь листья — сухое, жаркое лето сделало свое дело. Я ходил по дорожкам — пусто. Только солдаты да командиры, со стуком сапог спешащие по сентябрьской плотной земле. Многих скульптур — бронзовых и мраморных — нет вдоль дорожек. Куда они подевались? Нет Пушкина в лицейском садике, этой замечательной скульптуры: молодой поэт на садовой скамье, задумавшийся, естественно свободный.

Я зашел в хозяйственный флигель Екатерининского дворца, поздоровался, стал расспрашивать о том, как же будет со всем тем, что составляет художественные богатства пушкинских дворцов. Один из сотрудников провел меня в подвалы, где громоздились горы ящиков с номерами. «Для наиболее ценных предметов, — сказал он, — давно заготовлена вот такая тара. Сейчас идет упаковка во всех залах».

В подвалы таскали фарфор — сервизы, отдельные предметы. Это не самое цепное. Оно будет храниться здесь. В залах второго этажа упаковывали картины, вазы. Я смотрел на эту огромную работу и думал: разве все увезешь отсюда, разве упакуешь? Веками накапливались такие богатства. Да, кроме того, как увезешь и куда эти бесценные паркеты из десятков пород дерева, эти двери, карнизы — в резьбе, в инкрустациях, эти наборные — из дерева и самоцветных камней — столики, всю мебель работы искуснейших мастеров XVIII века?