Том 6

— Надо гнать немцев, — сказал он, — а то совсем без курева останемся. Как там фабрика Урицкого, цела? Мы сейчас не очень-то даем немцам бить по Ленинграду, Одной из главных наших задач становится контрбатарейная борьба. В связи с этим я еще кое-что скажу о старшем лейтенанте Пигиде. Есть разные способы подготовки исходных данных для стрельбы: полная подготовка, сокращенная, глазомерная… Есть и другие. Артиллерийский командир должен знать все, но каждую из них применять в зависимости от обстановки и полученной задачи. Стреляя по немецкой пушке, Пигида сделал полную подготовку данных, хотя можно было пользоваться и упрощенной. На расчеты и стрельбу он затратил столько же времени, сколько ушло бы, учитывая время на поправки, и на стрельбу по сокращенному способу. При этом Пигида сэкономил около десятка снарядов, а главное — с первых выстрелов поразил цель. Вот как складываются артиллерийское мастерство и артиллерийская культура. О, культура!.. Это не только глыбы познаний. Нет, это и мелочи, мелочишки. Какой ты подаешь пример своим подчиненным — это тоже зависит от твоей культуры. «Каковы сами, таковы и сани» — говорит пословица. Если командир разболтан, неаккуратен — и стрельба у него будет такая же, разболтанная. Вот пример важной мелочишки. Карандаш! Стоит артиллерийскому командиру плохо его очинить, как пересечение линий на карте получится жирным, толстым, определить точное местонахождение вражеской батареи уже будет невозможно. На бумаге — миллиметры, а на местности — сотни метров.

Слушая подполковника Витте, я раздумывал о том, какая у него интересная может получиться статья для «На страже Родины» о культуре артиллерийского командира. Но чтобы самому не быть бескультурным в делах артиллерии, решил кое-что почитать предварительно и снова отправился на огневые к Пигиде, посмотреть, какую литературу они с Мизько изучают.

Пигида вынес из блиндажа книги и справочники. Мы уселись на бруствере из мешков с песком, началась популярная лекция для меня об основах артиллерийской науки. Я уже был поставлен к орудию, чтобы на практике освоить преподанное, как вдруг за Урицком, в Стрельне, заревели десятки немецких стволов. Вокруг огневых позиций батареи в течение тридцати — сорока секунд разорвалось штук пятнадцать снарядов. Мы прижались к мешкам. Земля под нами гудела, осколки рвали плетенку маскировочных сетей, мешки разбрасывало взрывами, как подушки, нас осыпало песком, обляпывало жирной огородной землей, заваливало сучьями и стволами яблонь и вишен. За все месяцы войны впервые с такой очевидностью и неотразимостью я ощутил, что для меня все кончается — и война, и газетные корреспонденции, и дружба с одними, вражда с другими — и все вместе взятое, что называется жизнью. В какой-то миг показалось даже, что я переломлен надвое — это мне на спину съехал мешок с песком весом пудов в пятнадцать.

— Гады! — где-то далеко сказал глухой голос.

Я поднял глаза, спиной ко мне у развороченного бруствера стоял Пигида и отряхивал с себя песок.

— Они по всем батареям бьют. В том числе и по зенитным. И попятно почему. Комбинированный налет!

Я поднялся, сел на мешках и тоже понял почему. Под грохот пушек на Ленинград шло несколько больших стай бомбардировщиков. Со стороны вечернего солнца, с запада, как и в тот раз, когда воздушный налет захватил меня на таявшем невском льду.

Гром над землей катился неимоверный: несмотря на бешеный огонь немецких артиллеристов, били все наши зенитные батареи.

Пигида получил приказ ударить по немецким батареям. Тут я своими глазами увидел, как работают его «Борисы». Они грохали так, что все мы вокруг них подскакивали на вздрагивающей земле.

Над Ленинградом тем временем поднялось несколько столбов дыма. Особенно выделялся один, клубливый, густо-черный, плотный, уходящий высоко в небо.

— Нефть горит. Или масло.

На другой день я в грузовике переезжал через Неву по мосту Лейтенанта Шмидта. Шофер сказал, что вчера здесь горело на крейсере «Киров», который стоит против облинялых особняков у гранитной невской набережной. Крейсер еще слегка дымился, среди его палубных надстроек чернела яма — след бомбы. Казалось, корабль только что вышел из боя: не было одной трубы, обожженная пламенем, рыжела окалиной мачта; на берегу были раскиданы искореженные черные обломки металла.

Третьего мая, когда в «На страже Родины» опубликовали мою корреспонденцию о снайпере Ермакове, которая закапчивалась словами: «Ермаков научился всеми силами души ненавидеть немецко-фашистских захватчиков. Его сердце полно свирепой яростью. И его счет — это только начало расплаты с врагом», — в этот день я вновь оказался в Автове.

На одном из дворов, превращенных в плац, был выстроен весь личный состав 14-го артиллерийского полка, которому вручалось гвардейское знамя. Вручить этот почетный стяг приехал Алексей Александрович Кузнецов, дивизионный комиссар, член Военного совета фронта. Он прочел вслух приказ о присвоении полку звания гвардейского, поздравил артиллеристов, обнял командира и комиссара.