Том 6

Сердце человека пускает корни всюду, где бы оно ни отдохнуло. Всюду, где ни живет человек, он оставляет самого себя. Поэтому много ездить — это все равно, что часто менять привязанности. Человек может разменяться в путешествиях, истаскаться, как истаскиваются ловеласы.

Пропадающий след крохотных облаков.

В рисунке гор ни одной цельной линии, все в движении.

Она глядела на него, прищурясь, точно слова его были освещены солнцем и резали ей глаза.

Никогда не требуется строгой законченности, если она не ведет к высокой цели.

Скорее отдаю предпочтение работе грубой, чем гладкой.

— Нельзя, бабушка, нельзя.

— Чего нельзя, милый, того и на свете нету.

Белые чайки с голодным детским плачем кувыркались вдогонку за пароходом, с трудом одолевая привычными крыльями относящий их назад встречный ветер.

— А земля такая, что дите в ней выросло бы, только посади.

Такими «виртуозами» расписал комнату, что любо-дорого.

Ночь с ее теменью, с холодной пересыпкой мелкого дождя.

— Налей стервецу, авось подавится, — сказала она.

— Приходит домой пьяней вина…

— Подошел и хлоп его по физиономии лица.

— Лодырь ты с головы до ног.

Собирается, как медведь на пляску.

— Я на острие момента.

— Смотри, Ваня, не выходи за рамки.

— Сердце может быть близоруким, как глаза. У тебя близорукое сердце.

— Не то денежки, что у бабушки, а то, что за пазушкой.

— Постепенная женщина.

Одно из самых печальных недоразумений жизни заключается в том, что человеку очень редко удается жить подле близких и родных ему по духу людей.

Серебристо-сиреневая пена глициний. Светло-малиновые сучья иудина дерева. Пепельно-сиреневые горы.

Серебристо-пыльные оливы. Волнистый синий силуэт далекого мыса.

Соловые ослики.

Сумрак, изрезанный полосками света из-за ставень.

Пепельно-сизая равнина моря.

Голубой пламень неба.

Золотисто-темный мрамор.

Желтые цветы отбрасывают на землю синюю тень.

Голубой цвет прохладен. Голубые и синие тона внутри султанских дворцов создают впечатление утра или вечера, прохлады и тишины.

Вдруг за степью что-то ярко и остро вспыхнуло, точно крикнуло.

— Цистерна взорвалась, — сказал кто-то шопотом.

— Иду и чувствую — ослаб. Ребро за ребро западает, цепляется.

Что-то есть грустное в близко придвинутом прошлом.

Новый край надо изучать с глазу на глаз.

Я умею думать, только исходя из своей России. Пока новые впечатления остаются еще только впечатлениями, пока только собирается материал для размышлений, мне кажется, что я человек «вообще».

Но стоит впечатлениям улечься, уясниться, стоит мысли начать своей синтез, как я немедленно чувствую, что я не отвлеченный человек, но я человек русский и не просто русский, а советский русский. Я не могу осознать за границей чего-либо хорошего без того, чтобы не подумать: «Вот этому следовало бы поучиться». Я не могу осознать чего-либо дурного без того, чтобы у меня сейчас же не мелькнуло в голове: «Ну, слава богу, у нас этого нет».

Воображение — это преображение опыта.

— Посуда чистоту любит, — говорит хозяйка гостю, заставляя его выпить.

Недостаток привычного — существенная черта любого новаторства.

Размышление подготовляет, переживание двигает.

Его всегда так небрежно слушали, что он привык к этому и в разговоре всегда настойчиво повторял:

— Иду я набережной, — ты слышишь? — и вижу девушку, — ты слышишь?

Походка — немая музыка тела. Мадам Кипиани производила бы смешное впечатление своей грузностью, если бы не ее походка. Она шла стремительной поступью атакующего, и в этой экспрессии все смешное в ее фигуре стушевывалось.

В вышине, в черно-синем небе, белеют пухлые облака, снизу освещенные городом.

— У него память хорошая — где пообедал, туда и ужинать идет.

По комнате, как туман, расползлось молчание.

Бездарному человеку всюду открыта дорога. Бездарные люди пользуются особенным успехом даже у красивых женщин. Бездарный человек дает другим тащить себя, и все, кому выпадет эта честь — тащить за уши бездарную тупицу, питают к нему, как к своему выдвиженцу, нежнейшие чувства. А талантливый человек сам тащит других. Он никому не дает возможности похвастаться за свой счет.

О плохих трактористах: «Без ума гоняются за га».

Девочка с огромным белым бантом на голове похожа на ветряную мельницу.

Выпили — и начался многоголосый разговор, как в бане.

— Разочаровалась я, глядя на него.

— Авария произошла в порядке, — радостно произнес милиционер, видя, что машина перевернулась, а люди целы.

Люди, взявшие Берлин в течение считанных дней, могут взять все, что угодно.

В дни Отечественной войны приехал в Москву народный поэт Дагестана аварец Гамзат Цадасса. Встретились и разговорились, как жили эти годы, что делали.

Николай Тихонов рассказал о Ленинграде, Гамзат задумчиво слушал, качая головой. Потом зашла беседа о Дагестане, о самом Гамзате.

— Работаю много, — сказал он, — иной раз по неделям с коня не слезаю. Тут нужна песня о смельчаках — детях аула, там — приветствие молодым, уходящим на фронт, или стихи о женщинах-труженицах, и все зовут, все торопят, и нельзя отказать, и надо ездить и читать, и слушать и видеть.