Том 6

Далеко по всему миру пронеслось великое имя Горького. Его знают всюду, и даже те, кто не имел возможностей прочесть его книги, слышали, что существует на земле гениальный человек, вышедший из глубочайших «низов», а потом достойно занявший одно из первых мест среди учителей человечества.

Сейчас, когда миллионы простых людей начали жизнь в условиях социализма или народно-демократических режимов, когда борьба за счастье и мир еще не освобожденного от уз капитализма человечества приобретает все более острые и сложные формы, мы не должны забывать, что большое и доброе сердце Горького родило гневный лозунг, обошедший мир: «Если враг не сдается, — его уничтожают». Горький и по сию пору в строю как солдат социализма.

Верный помощник Ленина и Сталина в деле воспитания трудящихся, Горький обратил к советским людям чудесный клич:[1]

1951

Неопубликованные материалы

Художественные произведения и статьи

[Старые кавказцы] [2]

Крепость Темир Хан-Шура спала, и были голубовато-серы мокрые, едва зазеленевшие горы, и небо низким туманом стояло над грязными улицами, медлившими проснуться.

Но за крепостным валом давно уже курлыкали арбы. Медленный скрип их долго стоял за городом и вдруг ринулся в него разом. Заныли, запели улицы, запахло овцами. На звуки и запахи эти крепость отозвалась сразу. Рявкнули дворовые псы и, ощетинившись, повалили из подворотен на чужие запахи гор. Ворота домов, двери лавок, ставни белых турлучных домиков стали открываться вперегонки, и навстречу утру, идущему на скрипучих арбах, высыпали инвалидские жены, базарные скупщики, солдатки, собаки, телята, гуси. В шинелях внакидку вышли отставные фейерверкеры и егеря, высунулись из окон серьезные лица поручиц и капитанш, пробежали, голося, торговки лепешками и ситцевыми рубахами.

В разноголосый шум утра медленно упал гул соборного колокола. Где-то вдалеке, на гауптвахте, прострекотали барабаны, пропел рожок — солдатский соловей. Базарный день начался. Народ повалил за реку, где на просторном выгоне горцы уже разводили костры и выпрягали быков, а местные купцы раскладывали на столах и лавках свои товары.

В арбах, запорошенных изморосью, лежали тонкие кривые поленца дров, грязные кашляющие овцы и булыжники зелено-серого прогорклого сыра.

Кузнецы из отставных солдат, разведя походные горны, гулко ударили молотками по переносным наковальням.

— Вот подкуем! Дешево подкуем! — хриплыми басами рявкнули они на всю площадь. Персы и таты, продавцы мелкой галантереи, разобрав свои переносные заплечные ящики, бросили на разостланные по земле мешки цветные нитки, гарус, золотое шитье, гребешки, куски бархата и персидского дешевого шелка.

Армяне открывали бочки с кизляркой. Кумыки тащили чувалы с солью.

Солдатские жены, высоко закатав подолы пестрых юбок, метались от арбы к арбе, голося:

— Алты абази эпси размер! Рубашка, кальсона эпси размер! Рупь двадцать всякий размер! — на ходу примеривали свой товар еще не разгулявшимся покупателям.

Горцы из дальних аулов, граничащих с немирными, сегодня почему-то не прибыли. Толчея стояла лишь в винных да в одежных рядах, где действовали солдаты.

Вся крепость шаталась тут между ларьков, ела, обжигаясь, шашлыки на палочках; стоя, хлебала борщ из мисок, привязанных бечевками к поясам поварих; пела песни, сгрудившись у винных бочек. К концу ранней обедни распоясались отставные — вышли веселые, выпившие, в зубах трубочки и, добродушно покашливая, заговорили:

— А ну, почтенные, продается, что вам придется! Нечего время терять!

На них были старые, но еще крепкие мундиры знаменитых Апшеронского, Кабардинского и Куринского полков, шинели внакидку, старые, латаные, не один поход пережившие сапоги, и в руках они несли снятые с себя нательные рубахи и подштанники.

— А ну, почтенные, продается, что вам придется! — лихо говорили они, посмеиваясь в седые усы.

Базар любил стариков. Их обступала тотчас тесной стеной молодежь действительной службы.

— Тю на вас, господин отставной!.. Возьмите гривенник у меня за так, выпейте, про Шамиля расскажите.

— Трубочка ваша не продажная? — робко спрашивал какой-нибудь молодой рекрут у сизого от холода и вина почтенного кабардинского унтера.

— Можно, милай! На с табачком! С огоньком! На, люба! Он беш абази!

— Тю! за такую маленькую да три рубля.

— Не девка, не тюкай мене. Смотри трубку! Вишня какая, видал? Гимринская вишня. Семнадцать лет трубка курена. На Кази Муллу со мной ходила. На, потяни разок. Вкус-то какой!

— Четыре абаза дам, — небрежно, в кавказской манере говорит молодой солдат.

— За этую трубку? — оскорбленно спрашивает отставной. — Да она у меня в семи походах была, дурак ты, право, действительной службы. Да ты на, курни еще, спробуй!