Том 6

А понять это типовое начало можно, считает Добролюбов, лишь через анализ обломовщины. Барское в герое, который от природы «как все», рассматривается как результат воздействия на человека особых условий жизни. Возможность жить за счет других ведет к атрофии воли, к апатии, «барство» оборачивается «рабством», такой герой бездеятелен и беспомощен, барство и рабство в нем «взаимно проникают друг в друга». Критик последовательно описывает механизм, формирующий личностей подобного типа: главная черта этого характера – инертность, причина инертности – апатия. Апатия героя объясняется «отчасти его внешним положением» (он барин, у него триста Захаров), отчасти образом «его умственного и нравственного развития» («с детских лет привык быть байбаком»).

«Уродливое» воспитание не сформировало в нем «разумного понимания своих отношений к миру и людям». Показатель этой неразумности – склонность к мечтаниям. Добролюбов первым отметил эту важнейшую черту обломовского сознания и расценил ее как явную слабость, даже «ненормальность»: «…нормальный человек всегда хочет только того, что может сделать…» (Там же. С. 43). Это суждение воспринимается как лозунг публициста, а не вывод аналитика. По Добролюбову, Илья Ильич в мечте не свободен: он боится, что «мечтания придут в соприкосновение с действительностью». И в реальной жизни он «раб»: «Он раб каждой женщины, каждого встречного, раб каждого мошенника, который захочет взять над ним волю» (Там же. С. 45), и даже «раб своего крепостного Захара» («…чего Захар не захочет, того Илья Ильич не может заставить его сделать…»). И в мечте, и в реальной жизни Обломов не свободен потому, что он «барин». Эта жесткая социальная («завершающая») характеристика связана с тем, что для критика главное «не Обломов, а „обломовщина”» (Там же. С. 47).

Анализ главного героя под этим углом зрения позволил Добролюбову перейти к социально-психологическим проблемам, возникшим в связи с историей зарождения и развития в русской жизни и литературе особого «типа» – «лишнего человека».

Илью Ильича критик ставит в ряд героев русской литературы, которые «не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности». Онегин, Печорин, Бельтов, Рудин, Обломов, резко освещенные под определенным

307

углом зрения: барская бездеятельность, барская мечтательность, барское фразерство, – обнаружили сходство контрастно обозначившихся профилей. Весь этот ряд «лишних» героев Добролюбов назвал «обломовской семьей». Обломовский тип, по Добролюбову, – это «коренной, народный наш тип»; «с течением времени, по мере сознательного развития общества, этот тип изменял свои формы, становился в другие отношения к жизни, получал новое значение» (Там же. С. 41). Заслуга автора «Обломова» в том, что он подметил «новую фазу» существования этого типа. Статью «Что такое обломовщина?» писал человек, уверенный в исторической несостоятельности либерального дворянства. Членов «обломовской семьи» Добролюбов судит с позиции своего современника, человека «свежего, молодого, деятельного»; это, по мнению критика, и есть та молодая Россия, которая отказывает в доверии «лишним» людям (Там же. С. 64). В «братцах» единой обломовской семьи критик обнаружил общность не только социальных, но и психологических черт. Все они склонны презирать людей. И к женщинам относятся одинаково. В отличие от А. В. Дружинина, который писал, что такие типы, как Рудин, не «поясняются через страсть» (Дружинин. С. 361), Добролюбов считал: поясняются и очень определенно («Трусость у этих господ непомерная!» – Там же. С. 51; «Они вовсе не умеют любить и не знают, чего искать в любви, точно так же как и вообще в жизни» – Там же. С. 50-51). Чем больше критик позволяет себе «округлить» психологическую характеристику типа, тем менее ощутимым становится его контакт с конкретным литературным образом. Так, говоря о близости Обломова к Онегину, среди прочих черт пушкинского героя он называет и такую: «…способен иногда не воспользоваться неопытностью девушки, которую не любит…» (Там же. С. 59).

Штольц как противоядие обломовщине представляется Добролюбову фигурой неубедительной. Во-первых, этот образ – лишь «дань своему времени», ибо таких людей, с «цельным деятельным характером», еще нет в жизни «нашего общества». А во-вторых, тот Штольц, которого родила фантазия писателя, «не дорос еще до идеала общественного русского деятеля» (Там же. С. 65).

А вот в Ольге, по мнению Добролюбова, «более, нежели в Штольце, можно видеть намек на новую русскую жизнь; от нее можно ожидать слова, которое сожжет и

308

развеет обломовщину…» (Там же. С. 66). Имеется в виду ключевое в эпиграфе к статье слово «вперед».