Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

Займемся ремеслом цыган.

Свобода росла расходящимися кругами волн. От падения крепостного права до восстания Пресни прошло 2¹⁴ <дней> и от восстания Пресни (в шляпе из пожаров, согласно вкусам этого времени), до падения царей, ожидаемого всеми, прошло 2¹² <дней>.

Звук рока о скользкую корку счета дней рос скачками: если показатель степени в числе дней делал обещанный шаг на единицу, происходил перелом во времени, изменялся на единицу звук времени.

Заметим, в государстве красоты совсем так же воспринимает звуки человеческое ухо, скромное, бедное человеческое ухо.

Слух человека слышит новый звук не тогда, когда шагнет на единицу число колебаний, число ударов в единицу времени, а когда сделает один шаг своего рода божество этого числа колебаний, именно показатель степени числа колебаний.

Почему показатель степени можно с достаточной величиной права назвать божеством храма уравнения, облаками, откуда выглядывают «божественные» своей властью головки чисел?

Потому, что могущество этих чисел так же велико, как это обыкновенно приписывается божествам. Их поворот головы, движение рукой, взмах ресницами сдвигает миры, те самые, которые просто глухи к движениям действия сложения.

Когда я примерял одежды повторных степеней, как трудолюбивый портной, к росту народных судеб, я был обрадован тем, что между широким, гостеприимным движением руки судьбы, приглашавшей Восток Алариха с его ордами отведать яства Рима, испить победы над ним и его разрушения, и отворявшей настежь двери, и суровым «держи!» около битвы Куликова поля прошло 3¹¹ + 3¹¹ дней.

Радовался, что долина цветов – Болгария воскресла и встала со своего ложа цветов через 3¹¹ после своего гроба, и многому другому. Здесь «да» пришло сменить «нет», уставшее быть на страже.

Я думал, что слепой узнает яму, упав в нее (грубое измерение ямы). А наделенный глазами видит и мудро обходит ее. Я думал, что было бы небесполезно найти что-то похожее на калоши для луж судьбы и непромокашки от косых капель ливня судьбы. Человек, строй себе жилище!

Я думал, что когда будет найден этот прибор, государствам будет больше делать нечего.

Война есть грубое измерение ям. Предвидение будущего – тонкое, изящное решение уравнений времени.

Я был очарован тем, что польское восстание наступило через 2¹⁴ <дней> после польского сейма.

Ведь время двух измерений соединяет события растущей площади, – из синих глаз делает синее небо и проводит над ним бровь.

Это не степень тройки; та походит на типун для затянувшейся военной речи, просьбу замолчать для уст красноречия меча и на часы, показанные председателем заседания затянувшемуся продавцу речи, если каждое его слово, каждый слог – та или другая битва, морское или сухопутное сражение.

Созерцая значение 2¹² и 2¹⁴, я был очарован расходящимися кругами свободы по руслу роста, растущего объема событий.

Зная, что между освобождением крестьян и восстанием Пресни прошло 2¹⁴ дней (1861 и 1905 годы), я внимательно смотрел на «кобылицу свободы» –

Отблеск ножа в ее
Синих глазах,
Не самодержавию
Бег удержать –

и я заметил, что дикий всадник свободы сделал 2¹² ударов копытом о землю времени, и каждый удар был сутками с черной половиной ночи и белой половиной дня. Он проскакал это время от пылающей под снарядами Мина Пресни, когда Эр вылетело из Пресни и Пресня стала Песней, до отречения царей, падения самодержавия, этой заключительной точки в страшной погоне –

Цари
В пыли, с уздечкою в руке,
Вдруг сброшенные наземь.
И рцы
Покинуло изгнанником дворцы –
И стукнул 2¹² раз о землю.

В час, когда законы гнулись как солома, пришел мягкий звук Эль, славянское «люди», и время, картавя, село в кресло предтечи.

Продолжаю класть бревна моей избы.

Те века, те столетья, которые прошло человечество, для существа с некоторым сдвигом в сознании – допустим, с простой заменой в его разуме, его личном уравнении да-единицы нет-единицей, могут быть просто полом, по которому оно шагает, ставя следы грязных ног, печатая по сознанию след своей подошвы.

Этой заменой да-единицы нет-единицей время нередко становится пространством, и обратно.

Примем осанку этого существа, наденем его шляпу и, смотря из-под облаков его бровей на пол под ним (на себя в первом мире), на прошедшие и будущие столетья человечества, как на слабо скрипящие от поступи половицы избы, будем искать холодного правила войн, некоторых законностей в его узорах, разыскивая устав этих сдвигов.

С высоты этого существа внимательно посмотрим на ковер войн, покрывающий полы. Это поможет нам решить, в какой стране, какая туркменка ткала ковры и цветам какой родины подражает их узор. <…>

Однажды я задумчиво сидел с пером в руке.

Перо праздно висело в воздухе. Вдруг прилетела война и, равная веселой мухе, села в чернильницу. Умирая, она поползла по книге, и это следы ее ног, когда она ползла слипшимся комком, вся покрытая чернилами.