Том 6

— Когда складывались удачно — тогда и можно считать удачными. Я возлагаю большие надежды на совместную работу с замечательными кинорежиссерами Александром Аловым и Владимиром Наумовым, которые снимают фильм по роману «Берег». Я жду эту экранизацию еще особенно потому, что незаурядный талант этих режиссеров всегда поражал меня беспокойством, новизной, емкостью выражения. Не мне судить, что у меня в кино получается, а что нет. Это совершенно отличное от прозы дело. Тем не менее приятно осознавать, что фильмы, спектакли, к которым имел отношение, находят отклик у зрителей. Так было с кинокартинами «Тишина», «Освобождение», «Горячий снег», с инсценировками «Батальонов…», «Берега» и пьесой «Выбор», театральная жизнь которых создана крупным мастером сцены Владимиром Андреевым, человеком оригинально думающим, интереснейшим. Мне остается лишь надеяться на счастливое продолжение моих отношений с театром и кино. Хотя всегда и во всем главное для меня литература — глагол, эпитет, слово…

Апрель 1983 г.

Глубина и прочность

Вот и поколение фронтовиков подошло к той черте бытия, когда мудрецы, познавшие сладость и горечь жизни, отказываются от навязчивых идей, когда плоть не имеет властной воли над духом, тщеславие молодости ушло в прошлое и главная цель и великое смирение — в работе.

Наверное, одиночество любого писателя безысходно, если он не умножает самого себя книгами и если он находится в разладе с собственным предназначением, спотыкаясь о похвалу и известность. Несомненно, конечно, и то, что писателя должны читать, а не почитать, не читая.

Каждую книгу Виктора Астафьева, одного из самых серьезных и популярнейших художников нашего времени, читатели и писатели ждут с тем нетерпением, какое бывает в преддверии радости, накануне встречи с прекрасным, что рождается только качеством незаурядного и постоянно обновляющегося таланта. Рядом с ним трудно назвать сейчас кого-либо в европейской литературе (подчас не в меру кокетничающей изобретением нового), кто был бы столь своеобразен и вместе с тем верен тайне логики образов и столь непримирим к искусственности языка, конструкции сюжета, умозрительной идее. Да, Виктор Астафьев — художник чистого золота, ибо ему дано умение лепить души людей. Он не признает выморочной и изощренной литературщины, не бьет в традиционные барабаны классического величия, не тщится утверждать модные романные структуры, не доказывает, что миновал ренессанс эпической формы, не размывает смысл простого слова во имя туманных нюансов некоего эфемерного, воздушного новшества. Он прочен и глубок в своих художнических убеждениях, не похож ни на кого другого строгостью и одновременно чувственностью стиля, суровостью и надежностью героев, стараясь раскрыть праоснову жизни, ее явственные и невнятные движения. Он описывает не быт, а бытие, твердо стоя на земле и в то же время приподнимаясь над ней, как бы ощущая присутствие вечности.

Мы неодинаково можем относиться к разным вещам в этой действительности, но мы почти одинаково относимся к жизни и смерти. И мы хотим понять: из чего складываются доброта, человечность, совестливость, что такое красота и уродство, что добродетель, а что порок, что справедливость и что несправедливость.

Виктор Астафьев хорошо знает, что человек не всегда похож на себя, хорошо знает и то, что никто не приносит человеку столько вреда, как он сам. Однако каких бы сложнейших проблем нашего бытия ни касался писатель, он как истинный художник не дает однозначных ответов, которые суживают бытие до быта, явление — до факта. Он словно бы говорит нам: живи согласно совести, а я познаю формы действительности, передаю картину мира для того, чтобы ты осознал свою несовершенную природу, обрадовался жизни, раскаялся во многом и полюбил бы землю, родную колыбель, ибо она — и начало, и конец твой.

Он как бы спорит с фальшивыми оптимистами, не без приятной улыбки доказывающими, что не беда, если все промежуточное будет забыто (наши радости, мысли, страдания), что в закономерностях природы (якобы любимой ими) нет ни блага, ни зла, она равнодушна, безразлична к нам, к нашему смеху и слезам, к жизни и смерти — и нет, мол, никаких разумных в природе закономерностей, и нет большой беды в отсутствии гармонии людей и земли.

И тут я не могу не вспомнить выдающийся не только в нашей литературе, но и в литературе всеевропейской роман Астафьева «Царь-рыба», так много сказавший о необъявленной страшной войне человека с природой, о той безумной войне, которая насилием над здравым смыслом приведет к трагедии чувства, мысли, разумения и в конце концов к самоубийству рода людского.

Мы знаем писателей и проповедников, которые с тонкой, «спасительной» иронией ищут зло вне человека, считая жизнь парадом масок и жестоким фарсом. Виктор Астафьев беспощадный реалист, приобщенный талантом к правде, не склонен к разного порядка преувеличениям.