Это и есть Манчестер-Билдингс, и здесь в любой час ночи можно услышать скрип ключа в соответствующей замочной скважине и время от времени, когда порыв ветра, проносясь над водой, омывающей подножие Манчестер-Билдингс, гонит звуки ко входу в улицу, — слабый, но пронзительный голос какого-нибудь молодого члена парламента, репетирующего завтрашнюю речь. Весь день напролет скрежещут шарманки, звенят и гремят музыкальные шкатулки, ибо Манчестер-Билдингс (эта верша для ловли угрей, из которой нет выхода, кроме одного неудобного отверстия) — четырехугольная бутылка с коротким и узким горлышком; в этом отношении он отображает судьбу иных своих наиболее предприимчивых обитателей, которые, протиснувшись в парламент ценою великих усилий и судорог, обнаруживают, что для них парламент — тоже не проезжая дорога, и что, подобно Маичестер-Билдингс, он дальше никуда не выводит, и что они поневоле должны выйти оттуда пятясь, не став ни более мудрыми, ни более богатыми и ничуть не более знаменитыми, чем были, когда вошли в него.
В Манчестер-Билдингс и свернул Николас, держа в руке адрес великого мистера Грегсбери. Так как поток людей вливался в запущенный дом неподалеку от входа, он подождал, пока они не вошли, а затем, подойдя к слуге, осмелился спросить, не знает ли он, где живет мистер Грегсбери.
Слуга был очень бледным оборванным мальчиком, имевшим такой вид, как будто он с младенчества спал в подвале, что, по всей вероятности, соответствовало действительности.
— Мистер Грегсбери? — переспросил он. — Мистер Грегсбери живет здесь. Входите!
Николас решил войти, раз представляется такая возможность; так он и сделал; а не успел он войти, как мальчик закрыл дверь и удалился.
Это было довольно странно; более затруднительным оказалось то обстоятельство, что вдоль всего коридора и узкой лестницы, заслоняя окно и делая темный вход еще темнее, стояла беспорядочная толпа людей, чьи физиономии выражали важность их миссии и которые, по-видимому, ожидали в молчании какого-то надвигающегося события. Время от времени кто-нибудь шептал что-то соседу, а затем шептавшие энергически кивали друг другу или неумолимо качали головой, как будто решили совершить нечто отчаянное и не намерены уступить, что бы ни случилось.
Так как на протяжении нескольких минут не произошло ничего, что бы объяснило сей феномен, и так как Николас находил свое положение в высшей степени неудобным, то он уже готов был обратиться за разъяснениями к стоявшему рядом с ним человеку, как вдруг на лестнице зашевелились и чей-то голос крикнул:
— Ну-с, джентльмены, будьте добры подняться! Вместо того чтобы подняться, джентльмены на лестнице принялись спускаться с большим проворством и умолять с исключительной вежливостью, чтобы джентльмены, находившиеся ближе к улице, вошли первые; джентльмены, находившиеся ближе к улице, возразили с не меньшей учтивостью, что они даже помыслить не могут о такой вещи; однако именно так они поступили, хоть и не помышляли о том, ибо другие джентльмены вытолкнули вперед человек шесть (в том числе Николаса) и, сомкнувшись сзади, пропихнули их не только на верхнюю площадку лестницы, но и прямо в гостиную мистера Грегсбери, куда они, таким образом, вошли с весьма непристойной стремительностью и лишенные возможности отступить: толпа, напиравшая сзади, заполнила все помещение.
— Джентльмены, — сказал мистер Грегсбери, — добро пожаловать! Я в восторге, что вижу вас.
Для джентльмена, пришедшего в восторг при виде массы посетителей, мистер Грегсбери имел вид крайне недовольный, но, быть может, это было вызвано сенаторской вежливостью и привычкой государственного деятеля скрывать свои чувства. Это был плотный, массивный, крепкоголовый джентльмен с громким голосом и напыщенным видом, обладавший порядочным запасом фраз, ровно ничего не выражающих, — короче говоря, всем, что необходимо хорошему члену парламента.
— Ну-с, джентльмены, — сказал мистер Грегсбери, бросая большую связку бумаг в стоявшую у его ног плетеную корзинку, откидываясь на спинку кресла и опираясь локтями на его ручки, — я вижу по газетам, что вы не удовлетворены моим поведением.
— Да, мистер Грегсбери, мы не удовлетворены, — с большой горячностью сказал полный старый джентльмен, вырываясь из толпы и останавливаясь перед ним.
— Неужели глаза меня обманывают, — сказал мистер Грегсбери, взглянув на говорившего, — или это и в самом деле мой старый друг Пагстайлс?
— Именно я и никто другой, сэр, — ответил полный старый джентльмен.
— Дайте мне вашу руку, достойный друг, — сказал мистер Грегсбери. Пагстайлс, дорогой друг, мне очень прискорбно видеть вас здесь.
— Мне очень прискорбно находиться здесь, сэр, — сказал мистер Пагстайлс, — но ваше поведение, мистер Грегсбери, вызвало крайнюю необходимость в этой депутации от ваших избирателей.