Том 5. Заре навстречу

И Тима знал: если насос испортится, то эта вода, текущая по всем выработкам в узких канавах, начнет медленно заполнять шахту. Но лучше об этом не думать, лучше думать о том, что ты сидишь под землей и над тобой и под тобой лежат гигантские угольные поля, простирающиеся на многие сотни верст, причем толщина некоторых пластов достигает полторы-две сажени. Все это — огромное богатство. И если бы одно только угольное поле можно было бы отвезти в Россию, то во все стороны начали бы быстро катиться поезда, заработали бы все заводы, во всех домах стало бы тепло. Сейчас всюду ждут угля. И его не так вредно будет добывать, если у папы получится. А если не получится? Ведь вот из-за того, что папе нужен пар, клети подымают на-гора ручным воротом. И вдруг окажется все зря. Как будет невыносимо стыдно! Приедет мама и узнает, как папа осрамился. Она там дралась в городе с офицерской дружиной, а папа воевал только с пылью, и ничего у него не получилось. Знаменский предупреждал: «Лучше бы вам не брать на себя ответственности за исход испытаний». Но папа упрямо заявил:. «Это мой долг».

На рудничный двор пришел забойщик Краснушкин. Войдя в шахтный ствол, он крикнул:

— Эй там, на-гора! Краснушкин вторую упряжку рубать будет. Становь смену в другой забой.

Потом, выйдя из ствола, сказал шахтерам так, будто иначе и не могло быть:

— Пылюки-то нету. Вся в тину слиплась. Одна слякоть. Но дышать вполне свободно, будто входящую струю в забой запустили.

И ушел, помахивая лампой. За ним, не торопясь, последовали все шахтеры.

Тима остался один. Папа вышел из камеры, объявил не очень уверенно:

— Представь, вместо обычных тридцати — тридцати двух миллиграммов на кубический аршин воздуха получил ноль девяносто,— и тут же произнес тревожно: — Возможно, был недостаточный вакуум. Надо снова взять дополнительные пробы.

Повесив за петли одежды лампы, они пошли к забою Краснушкина, но войти туда им не пришлось. Вся проходка была забита шахтерами. Забой светился, словно горящая печь — столько туда шахтеры навесили ламп. По очереди они лезли в забой и рубили уголь. Одни — раскрыв рот, зверски ухая, другие — стиснув зубы, сосредоточенно, мелкими частыми ударами. Они останавливались, нюхали воздух и водили лампами в зарубе уступа, словно ища там чего-то.

Папа предложил поспешно:

— Знаешь, Тима, не будем мешать. Кажется, здесь у них началось совещание. Очевидно, слякоть после пара — все-таки явление нежелательное.

Но Тихон Болотный увидел папу. Он обнял его, поцеловал в бороду и сказал громко:

— Вот тебе шахтерское спасибо! А мы-то промеж себя шутковали: вроде клопов морить паром собрался. А оно, видишь, как ладненько вышло!

Папа пробормотал сконфуженно:

— Собственно, результаты еще не точные,— и пожаловался: — Вакуум в сосудах все-таки не полный.

— Будя тебе про вакуум. Сказано: дышать легче, и все.— Болотный предупредил весело: — Качать тебя сегодня, комиссар, будем.

В эту ночь Тиме снилась тайга, просвеченная лазурным воздухом, муравьи — словно бронзовая крупа, березовая роща в зеленом тумане новорожденной листвы и прозрачная спокойная река, на дне которой лежали разноцветные камешки, а по глянцевитой ее поверхности мелькали отражения ярко-синих стрекоз.

На следующий день, когда Тима сидел в ходке, карауля стеклянные сосуды для проб воздуха, а папа обдавал стены забоя Краснушкина паром, шланг, который он держал в руке, лопнул, и папу ошпарило. Очевидно, кочегары котельной, узнав от шахтеров об удаче испытаний, пустили в паропровод сразу много горячего пара под большим давлением.

Папа вылез из забоя, как-то странно раскорячась, подполз к паропроводу, закрыл кран и сказал Тиме:

— Я, кажется, немножко ошпарился,— и произнес досадливо: — Нужно обязательно, чтобы в каждой шахте была аптечка первой помощи. Надо поставить об этом вопрос в ревкоме,— и потом похвастался: — Благодаря очкам я не повредил себе глаз.— Походка у папы была такая, словно он босой шел по битому стеклу. Тиме он заявил строго: — Пожалуйста, не делай несчастного лица.

Лучшее средство после незначительных ожогов — раствор марганцовки.

Папа стоял голый на табуретке, чтобы Серафиму Игнатьевичу не нужно было нагибаться, и Знаменский обвязывал его бинтами, сквозь которые проступали фиолетовые пятна марганцовки.

Доктор ругал папу и называл его мальчишкой. Лицо у папы раздулось, глаза стали как щелочки. Но когда бинтовали голову, папа беспокоился, чтобы бинтом не прихватили его бородку и оставили ее выпущенной наружу.

Однажды папа сказал маме, глядя на себя в зеркало:

— Ты не находишь, Варенька, что борода у меня, как у Некрасова?

Мама взглянула мельком и произнесла иронически:

— А других его качеств ты у себя не обнаружил?

Сейчас лицо папы было обмотано бинтами, но бородка по-прежнему упрямо торчала наружу.

Несколько дней папа лежал в постели.

Держа, как Знаменский, книгу на груди, папа подозвал Тиму и сказал:

— Если ты человек наблюдательный, то ты не мог не обратить внимания на то, что после отпалки шпуров шахтеры по нескольку часов дожидаются, пока в забое рассеются ядовитые газы.

— Ну и что? —спросил Тима.