Том 5. Заре навстречу

— Ну вот еще, не хватало, чтобы я как кикимора выглядела, а ты себе ноги отморозил в ботинках,— упрямилась мама.

— Мне просто будет приятно, что на твоих ногах мои валенки,— хитрил папа.

— Ты знаешь, я не люблю филантропов.

— Однако, вместо того чтобы разрешить жилищную проблему на собрании жильцов, ты стала на путь, я бы сказал, личной добродетели.

— Коммунисты должны подавать пример первыми,— весело заявила мама и спросила ехидно: — Тебе жалко нашей квартиры?

— Вообще, конечно, я привык, у нас тут так уютно.

— Ну тогда скажи Полосухиным, что ты раздумал,— разгорячилась мама.

— Видишь ли, Варенька,— сказал глубокомысленно папа,— самое трудное — это во имя добра применять насилие. Тебе не кажется, что ты пошла наиболее легким путем, избежав радикального решения с переселением жильцов заднего двора в лучшие жилища?

— Я, Петр, очень много думала там, на собрании,— сказала твердо мама.— И решила: нам сейчас важнее всего уголь. А уголь — это Асмолов.

— Не слишком ли много практицизма? — усомнился папа.

— У меня — нет,— сердито сказала мама.— Это Коноплев и Редькин сразу поняли. Когда я им сообщила, что Асмолов дал согласие ремонтировать машины на мельнице, они мне сказали: значит, утеснять его ни в коем случае нельзя, раз он к нам подался. А Полосухин, тот даже заявил, что за такое он готов и в собачьей конуре жить, потому что, если мельница остановится, без хлеба всем будет худо.

— Варенька, ты просто большой политик,— неуверенно сказал папа. — Ведь это до некоторой степени дальновидно.

— После наставлений Рыжикова будешь дальновидной,— призналась мама.

Но тут сердце Тимы не выдержало, и он воскликнул обиженно:

— Выходит, я зря жильцов уговаривал? Нужно было им свою квартиру уступить, и все.

— Извините,— сказала мама,— в следующий раз, Тимофей Петрович, мы будем с вами советоваться,— и чмокнула Тиму в лоб.

«Эх,— обиженно подумал Тима,— маленьким считают! А у меня своя лошадь есть. Вот приеду на ней в ревком, будут приставать: съезди куда-нибудь, за чем-нибудь, а я сначала подумаю, поеду или нет. Или вот возьму и поскачу вместе с мамой в деревню, с обозом. Если, конечно, Хрулев отпустит. Уговорить бы его как-нибудь! И папе спокойней, когда я буду с мамой. В тайге, говорят, бандиты бродят. А я шкворень от телеги к себе в голенище валенка спрячу и в случае чего — раз по голове, и все...»

Папа тщательно и бережно укладывал в большую ивовую корзину книги, исписанные тетрадки, стопки газетных вырезок, перевязанные бечевкой, и пожелтевшие комплекты газет. Мама, следя за ним, произнесла насмешливо:

— Ну что ты за Плюшкин! Когда ты перестанешь таскать за собой этот бумажный мусор?

Папа только вздохнул и ничего не ответил.

Отца Тимы в шутку называли «ходячей энциклопедией». Царское тюремное начальство не накладывало запрета на чисто научную литературу. Просидев несколько лет в одиночке, Петр Григорьевич довольно основательно изучил высшую математику, органическую химию, древних философов, историю христианства и ботанику. По самоучителю Туссэна овладел немецким и греческим языками. Куда бы его ни забросила жизнь, он всюду возил с собой большую ивовую корзину, в которой хранились записи, вырезки, конспекты прочитанных книг. И всегда, куда бы он ни шел, прихватывал с собой на всякий случай книгу. Читая, он любил подчеркивать, закладывать страницы листками бумаги и делать выписки.

Как-то мама сердито сказала:

— После тебя, Петр, противно брать книгу в руки. Как ты не понимаешь, что это просто нескромно — насиловать мое внимание на каждой страничке восклицательными или ироническими вопросительными знаками!

— Почему же ироническими?

— Да, ироническими! — воскликнула мама.— А если я не согласна?

— Ну, тогда зачеркни знак вопросительный и поставь восклицательный.

— Не смей портить книги!

— Хорошо,— кротко согласился папа.— Я сотру резинкой. Только ты предупреди заранее, какую книгу хочешь взять.

— Я никогда заранее не знаю. Захочу читать и читаю.

— Неправильно. Нужна строгая система чтения. Я тебе рекомендую хотя бы на год составить список.

— Я тебя прошу не вмешиваться в мою духовную жизнь! — горячилась мама.— Пойми, мы с тобой совершенно разные люди. Я вот безумно люблю Надсона, а ты его презираешь.

— Я не презираю, а считаю, как медик, что многие его скорбные стихи порождены чисто субъективным фактором — его болезненным состоянием.

— Так читай своего Некрасова.

— Некрасов — величайший поэт русского народа. Истинная поэзия — это когда субъективное сливается с объективным в гармоническом единстве.

— А если я страдаю, зачем мне твое гармоническое единство?

— Отчего же ты страдаешь? — озабоченно осведомился отец.

— Потому что ты вот такой, поэтому я и страдаю,— с отчаянием заявила мама.

— Скажи мне, что ты обнаружила во мне плохого, я постараюсь понять твою критику и попытаюсь преодолеть со временем некоторые свои отрицательные качества.

— Ты меня не любишь.

— Варенька, что ты! Ну разве можно так? Даже если у нас возникла полемика...

— Да, не любишь,— упрямо настаивала мама.— Любящий человек всегда очень чуток.

— Но скажи, в чем я обнаружил свое невнимание?