Том 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

Занялся день, бледный рассвет озарил все вокруг, и Пьер почувствовал, что муки его если и не исчезли, то, во всяком случае, немного утихли. Гроза прошла стороной. В душном, сухом воздухе повеяло утренней прохладой, и предрассветный ветерок словно разогнал все ночные заботы. Тем, кто вырос в здоровой народной среде, присуща непосредственность чувств, и эта способность, когда она сочетается с силой разума, делает их людьми более совершенными. Долгие часы, проведенные во мраке ночи, немало способствовали печали Пьера. И теперь, когда взошло солнце, он почувствовал, будто вновь рождается к жизни, и, оглянувшись вокруг, залюбовался, всматриваясь глазами художника в прекрасный этот парк, — эти громадные деревья с трепещущей свежей листвой, ровно подстриженные газоны, неизменно зеленые как ранней весной, так и в разгар лета, эти дорожки без единого камешка или колючки — роскошную, разукрашенную, холеную природу современных парков.

Но любуясь ее красотой, он мало-помалу вновь вернулся к вопросу, который мучил его всю ночь напролет.

Не раз приходилось ему читать у философов и поэтов прошлого столетия, будто «хижина землепашца», «луг, усеянный цветами», и «поле, поросшее лебедой», прекраснее цветников, прямых аллей, подстриженных деревьев, прилизанных газонов и украшенных статуями бассейнов, коими окружены «дворцы вельмож», и он дал убедить себя в этом, потому что мысль эта пришлась ему тогда по вкусу. Однако позднее, странствуя по Франции пешком и во всякое время года, он понял, что на ее земле, бесконечно раздробленной и безжалостно уродуемой ради выгоды отдельных лиц, этой столь превозносившейся в восемнадцатом веке природы нигде не существует. Если и случалось ему с вершины какого-нибудь холма залюбоваться расстилающимся перед ним пространством, то только потому, что на расстоянии раздробленность эта была незаметна. Издали отдельные участки производят впечатление чего-то единого, создают видимость обширности и гармонии. Красота естественных очертаний земли и яркая окраска зелени — то, что человек не властен исказить, преобладают здесь над всем и позволяют земле скрывать позорные увечья, которые ей нанесли. Но стоило ему спуститься с холма, как его постигало жестокое разочарование. То, что издали выглядело девственным лесом, вблизи оказывалось несколькими рядами неровно растущих деревьев, окаймлявших уродливые огороженные участки. Да и деревья эти были в самом жалком состоянии и лишены лучших своих ветвей. Пресловутые живописные хижины оказывались грязными лачугами, стоявшими среди вонючих болот и ничем не защищенными от солнца и дождя. Все было здесь как-то несогласованно друг с другом. Прелесть сельской простоты нарушалась видом дома деревенского богатея. Старинный замок терял свой величественный и уединенный вид рядом с убогой хижиной бедняка. Великолепные луга высыхали без капли влаги, потому что у их владельцев не было ни средств, ни прав подвести сюда воду из близлежащего ручья. Нет, она не была живописной, она не была прекрасной, а главное, она не была плодородной, эта земля, отданная во власть алчности и невежества, истощавших ее, вместо того чтобы сделать изобильной, или же предоставленная бессилию бедняка и чахнущая в вековечной засухе. Каждую тропинку путнику приходится здесь либо отыскивать по памяти, либо пролагать ее себе, так сказать, силой, пуская в ход ловкость, ибо всюду, куда ни бросишь взгляд, — одни заборы, всюду вход воспрещен, все кругом щетинится колючими изгородями, окружено рвами и частоколами. Каждый кусочек земли — это крепость, и закон готов покарать всякий шаг, который только осмелится сделать человек по неприязненной, негостеприимной земле — земле, являющейся собственностью другого человека. «Так вот она, природа, преобразованная нами, — не раз думал Пьер Гюгенен, проходя этими пустынями, созданными человечеством. — Может ли бог узнать в ней свое творение? Неужто это тот самый земной рай, который он доверил нам, дабы мы сделали его еще прекраснее и расширили пределы его по всей земле?»

Случалось ему переправляться через горы, идти вдоль бурных потоков, блуждать в непроходимых лесах. Только там, где природа остается непокорной, где она противится вторжению человека, где она не поддается ему, только там сохраняет она свою красоту и силу. «Почему, — спрашивал себя Пьер, — рука человека словно несет какое-то проклятие, и лишь там, куда она не властна проникнуть, земля сохраняет свое плодородие и величие? Может быть, труд противен божественным законам? Или же законы эти требуют, чтобы он был безрадостен, чтобы он рождал лишь уродство да нищету, чтобы он иссушал почву, а не возделывал ее, чтобы он разрушал, а не строил? И ли мир этот в самом деле лишь юдоль слез, как учит христианство, и нам суждено было прийти сюда только затем, чтобы искупить преступления, свершенные здесь до нас?»