Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

— Это я, доня моя, — сказала она. — Вот видишь, вернулась к тебе! Ну, обними же меня ручками своими… Приласкай, приюти мою бедную голову. Ох, намыкалась, намыкалась эта голова по злому свету… отдохну теперь немного возле дочки моей милой…

Она прильнула сморщенным красным лицом к лицу дочери, искала ее губ, дыша на нее запахом водки. Но Марцыся резко отшатнулась, прислонилась спиной к стене и смотрела на мать испуганно, сердито и печально. Эльжбета опять придвинулась к ней. В ее лице сквозь бессмысленно пьяное выражение проступило что-то новое — горечь, усиленная работа мысли и памяти. Она закивала головой и несколько раз подряд ударила себя в грудь.

— Не сдержала я слова, дочка! Не сделала того, что обещала тебе и богу. Хотела исправиться, образумиться — и не могла. Тянет и тянет меня к проклятой водке… Целый год капли в рот не брала… а потом еще сильнее запила… Ой, Марцыся, дитятко! Не гневайся на меня… Сердце мне червяк грыз, а в голове шумели грустные песни… Черная была доля моя, черная, как ночка осенняя…

У Марцыси вырвался не то стон, не то рыдание. А на побелевших губах дрожала горькая, безнадежная усмешка. Она отвернулась от матери и забегала по комнате, ломая руки и причитая:

— Бедный мой Владек! Бедный, бедный мой Владек!

Слезы ручьями хлынули из глаз, казалось — грудь ее разорвется от рыданий.

Гости Вежбовой переглядывались с удивлением и полунасмешливым состраданием.

— Вот как влюбилась! — громко заметила растрепанная девица.

— Бедняжечка! — вздохнула молочница.

— Ох, и вид у нее! — сказал кто-то из мужчин. — Как у утопленницы!

Услышав это слово, Марцыся вдруг остановилась и опять всмотрелась в мать. Что-то ей припомнилось, замелькали в памяти давно отзвучавшие слова, и, глядя перед собой стеклянными глазами, она заговорила машинально, монотонным голосом:

— Утопленницы лежат себе спокойно на дне… Опутывают их пахучие травы, засыпает золотой песок…

Она сжала голову руками и метнулась к двери.

— Держите ее, а то побежит топиться! — крикнула Вежбова.

Один из мужчин перехватил Марцысю у двери и, как она ни упиралась, подтащил ее к столу. Она вся дрожала от холода и бормотала уже тихо, заломив руки:

— Бедный мой Владек! Бедный, бедный!

— Дайте-ка ей чего-нибудь выпить, — сказала гадалка. — Она вся мокрая, еще, сохрани бог, горячку схватит или другую болезнь!

— На, пей да перестань скандалить и людей пугать! — Вежбова налила ей в стакан сдобренного сахаром спирта.

А Эльжбета пыталась непослушными руками обнять ее и, шатаясь, лепетала:

— Пей, дочка, пей! Это хорошее лекарство от червяка, что сердце точит! Забудешь и уснешь!

Заговорила ли в Марцысе в эту минуту кровь матери-пьяницы, или так невыразимо заманчива была надежда утишить боль, что ее терзала, или, уже захмелев от отчаяния, она не вполне сознавала, что делает, — но она вырвала из дрожащей руки матери полную стопку дымящегося спирта и выпила ее до дна.

— Ай! — охнула она, хватаясь то за грудь, то за горло, но уже на белых, как мел, щеках вспыхнул багровый румянец, высохли слезы и глаза заискрились, как черные алмазы. Марцысе, должно быть, стало легче. Она протянула руку:

— Дайте еще!

Эльжбета заплакала.

— Ох, дочка, — шептала она сквозь всхлипывания, — видно, и твоя доля будет не слаще моей!

Она протянула к котелку руку, с которой свисали лохмотья, налила вторую чарку и подала дочери.

Марцыся выпила и повалилась на лавку. Она притихла и застыла. Черты ее как-то обмякли, бессмысленная улыбка бродила на покрасневших, как коралл, губах. С минуту она переводила мутный взгляд с одного лица на другое, потом, словно силясь что-то вспомнить, глубоко вздохнула, всхлипнула без слез и жалобным, дрожащим голосом запела:

Под деревом у дороги
Спало сирот двое.
Дерево пова… лилось,
Задав… ило обо… их.

Последние слова были уже едва слышны. Марцыся легла головой на стол и закрыла глаза. Она была пьяна.

― СИЛЬФИДА ―

Из жизни женщины

Это был один из тех дворов, какие можно встретить только в провинции. С улицы к этому огромному, немощеному двору примыкал большой, довольно красивый деревянный дом, а в глубине стояло длинное низкое полуразрушенное строение; его средняя часть, почти совсем развалившаяся, служила дровяным сараем и свалкой для мусора, а в обоих крылах впритык к забору помещалось по квартирке с двумя небольшими окошками и узенькой дверью, отделенной от земли двумя-тремя полусгнившими ступеньками. За забором, по одну сторону двора, тянулся огород и фруктовый сад. А по другую сторону, на участке, с давних пор заброшенном, новый владелец его строил теперь каменный дом, — пока что были возведены только красноватые стены, в которых зияло несколько рядов квадратных отверстий, оставленных для окон.