Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

Место было глухое до странности, хотя и находилось в пределах густо населенного города. Здесь причудливо мешались свет и тени. Все вокруг было окутано туманом, который поднимался от стоячего пруда на дне оврага. Над прудом росло несколько очень старых ив с толстыми кривыми стволами. Их низко свисавшие раскидистые ветви касались зеленоватой поверхности воды. В этот предвечерний час глубина оврага уже погружалась в густой мрак, а за прудом, в узком просвете между двумя высокими стенами, еще золотилось облитое солнцем поле, и порою солнечный луч, пробиваясь сквозь густую сень ив, скользил по воде или играл в кустах барбариса и шиповника, в низких и колючих зарослях дикого крыжовника, росшего здесь в изобилии. Из этих зарослей, в гущу которых только изредка забредал луч света, выбегала узкая тропинка и, белея в траве, тянулась вверх по склону оврага. Чем выше, тем становилось светлее, а хата с садиком, до которой доходила тропинка, была еще вся залита ослепительным светом закатного неба. Оконца ее алели, как рубины, пронизанные пламенем, плетень напоминал огненного змея, а листья на двух захудалых грушах в садике трепетали, подобно каплям золотой росы.

По другую сторону оврага, на склоне высокой горы, раскинулся город, и за его домами солнца уже совсем не было видно. Только кресты на костелах вспыхивали там и сям, как блуждающие огоньки, и все окна переливались золотом и пурпуром, а зелень садов купалась в зыбком море света. Тысячами лент, розовых, синих, серебряных, вился дым из труб вверх, туда, где в безмятежном покое парили в светлом поднебесье сияющие, легкие, как пух, облака.

В хате, нависшей над склоном оврага, должно быть, не было никого, за рубиновыми оконцами царила мертвая тишина. Вдруг зашумели в воздухе крылья — это прилетели голуби и рядком уселись на крыше. Почти одновременно на тропке, ведущей к предместью, затопотали быстрые шаги.

Владек, тяжело дыша, взлохмаченный, с распахнутой на груди рубашкой, подскочил к углу хаты, поднял руки и в одно мгновение с чисто кошачьей ловкостью и проворством взобрался по стенке на крышу. В это время на тропинке показалась Марцыся. Подбежав к дому, она, едва переводя дух, полезла за своим товарищем, цепляясь за выступы бревен и ветки росшего у дома деревца, с легкостью, показывавшей, что она не раз это проделывала. Через минуту оба уже стояли на крыше и, отдышавшись, громко смеялись.

— Вот так удача! — воскликнул Владек.

— Да, удача, — повторила девочка и, нагнувшись, взяла в руки розового голубя-вожака.

— Хороший Любусь! Милый ты мой Любусь! — приговаривала она замиравшим еще от усталости голосом, целуя шелковистые крылья и головку птицы.

Владек тем временем занялся более полезным делом. Отодвинув заслонку, прикрывавшую отверстие самодельного деревянного голубятника, наполовину скрытого сорными травами, которыми поросла старая крыша, он водворил туда всех прилетевших за Любусем голубей, потом снова задвинул заслонку и сел отдыхать.

Крыша была довольно крутая, но детям сидеть было удобно, так как на ней от старости образовались всякие углубления и выпуклости. Прислонясь спиной к голубятнику, они босыми ногами упирались в гибкие ветки ивняка, росшего здесь на песке, который год за годом наносил ветер на крышу старой хаты.

— Вот хорошо, что старой дома нет! — сказал Владек. — Она и знать ничего не будет про наших новых гостей. А знала бы, так стала бы приставать, как всегда: «Где деньги, что взял за голубей?» И пришлось бы отдать ей не меньше как половину. А этих я завтра же продам — и ни гроша старуха не получит!

— И что ты на эти деньги купишь? — спросила Марцыся.

— Известно что: наемся, пивка выпью… Мне всегда страх как есть хочется… Старуха сегодня колбасу ела и пиво пила, а я только глядел да облизывался… Вот она какая! Мне даст кусок черствого хлеба и ложку гречневой каши, а сама обжирается и пьет с гостями!

— Ой, совсем забыла! — воскликнула вдруг Марцыся.

— Что забыла?

Вместо ответа девочка достала из-за пазухи два больших бублика и с веселым смехом показала их Владку.

Он протянул руку.

— Давай!

— Погоди, не хватай! Сама дам. На!

И отдала ему один бублик, а другой с жадностью поднесла ко рту.

— Исусе! Хорошо, что не обронила на бегу, — сказала она через минуту.

— Ага! — отозвался Владек. — Могла обронить! Ведь летела как шальная!

Девочка, наклонясь, игриво заглянула ему в лицо и спросила:

— Что, вкусно?

Владек скорчил гримасу.

— Не больно-то, да что поделаешь! Раз уж такая наша доля горькая, так и черствый бублик лучше, чем ничего! А откуда они у тебя?

Марцыся указала пальцем на город.

— Там, на улице, мне одна пани дала три гроша, и я на них купила.

— Христарадничала?

— Да.

— Везет же девчонкам! — сказал Владек, покачав головой. — Им всегда охотнее подают, чем нам, хлопцам… Мне давно никто ничего не дает.

— Оттого, что ты уже большой, а я — маленькая.