Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

— И хорошо, и хорошо! для папеньки большое утешение… А я сегодня пошла в лесок, с самаго утра грибки собираю… вот и не знала ни о чем… не знала.

Когда она говорила это и, переступая через папоротник, высоко поднимала большия ноги, я заметил, что ея ступни были обернуты тряпками и заключались в чем-то вроде очень грубых, худых туфель. Но тряпки, заменяющия ей чулки, были белы, как снег, юбка настолько старая, что я не мог понять, как она может держаться, также чиста… к ним только прицепились маленькия веточки можжевельника и стебельки разных трав, от которых шел сильный запах.

— Ты уже знаешь, бабушка, кто я, — удалось, наконец, сказать мне, — желательно было бы знать, как зовут и тебя.

С грибами в одной руке и с пучком вереска в другой, старуха подняла на меня веселые глаза и улыбнулась увядшими губами.

— Отчего же нет, царевич? Совсем напротив… мне очень приятно… Я — Кулешина, вдова бывшаго здешняго эконома. Покойный мой муж, — царство ему небесное! — тридцать лет служил экономом в этом имении, а когда, десять лет тому назад, умер покойный пан, — и ему пошли Господь царство небесное! — оставил меня на пенсии и приказал мне по смерть давать помещение, картофель и муку на хлеб. Когда покойный пан умер, молодой пан, — дай ему Бог за это доброе здоровье! против отцовских приказаний не пошел и моей пенсии у меня не отнял. Дай ему Боже за это хорошенькую женку, потому что он и сам, кажется, очень хорошенький.

Мы потихоньку шли рядом по лесной тропинке. Я снова посмотрел на ея старую юбку и выказывающияся из-под ней ноги в лохмотьях и худых, чудовищных туфлях, и мне захотелось смеяться. Было за что благословлять меня! А сколько других благословений она насыпала за одним заходом!

Видно уж такая благословляющая натура.

Значить, она в этой усадьбе и на этом месте сидит сорок лет. Могут же иные люди быть такими грибами и так вростать в землю! Или она прибыла сюда издалека? Я спросил ее, откуда она родом. Нет, не издалека, напротив, из шляхетскаго околотка, версты за три отсюда. Покойный ея муж, Владислав Кулеша, — вечная ему память! — происходил из другого околотка и, женившись на ней, поступил в услужение в нашу усадьбу. Им было очень хорошо. Покойный пан, — царство ему небесное! — был очень добрый, и управляющие у него были люди достойные, снисходительные и тоже добрые, а теперешний пан, может быть, и изо всех людей самый лучший, потому что ни одного из отцовских слуг не прогнал, пенсии всем выдает по-прежнему и со всеми так ласков, так обходителен, одно слово — голубь.

Меня разбирал все больший смех. За что она меня так хвалила? И сколько других похвал высыпала за одним заходом! Оптимистическая натура. В теперешнее время нужно заглядывать именно в такия юдоли плача и скорби, чтобы встретиться с оптимизмом. Когда я думал так, моя спутница подняла на меня свои глаза, — и пусть я погибну, если ея красныя веки не подмигнули мне с плутоватостью восемнадцатилетней девочки.

— Чего же это ты, царевич мой, так насупился и опустил голову, как будто ищешь на земле булавку? Я вижу, ой вижу, отчего тебе не весело! И чего бы, кажется, такому молодому и пригожему барину горевать на этом свете? Должно быть, влюбился! Верно! Конечно, верно! Мелькнуло хорошенькое личико, добрая душенька улыбнулась сквозь ясные глазки, а у молодца сердчишко тотчас же: цинкум-пакум! цинкум-пакум! Отсюда и безпокойство, и разныя горести. Ну что? Стара я, а такия вещи отгадывать умею! Ха, ха, ха! как по картам отгадала! Ха, ха, ха, ха!

Она смеялась так, что ея широкия плечи в полинявшем кафтане тряслись, а морщины на лбу так и ходили ходенем. Я хотел было сказать ей, что она ничего не отгадала, что я отдал бы половину оставшагося у меня достояния, еслиб мое сердце застучало при виде кого-нибудь: цинкум-пакум! цинкум-пакум! Но зачем это было говорить? Я заглянул в ея корзину, я, невольно подражая ея манере употреблять слова в уменьшительном виде, обратил ея внимание на корзиночку, полную грибков…

— А как же, царевич, конечно, полненькая. В этом году грибков много, в особенности рыжиков. Благодарение за это Всевышнему!

Иисус, Мария! Можно ли так горячо благодарить Всевышняго за обилие рыжиков! Но скоро я убедился, что в этом заключался свой резон. Без тени жалобы или даже предположения, что это может называться нуждой, старуха разсказала мне, что в грибную пору она живет только одними грибами, а картофель, получаемый из конторы, сберегает на зиму. Подсыпает немного крупицы, подложить лучку и похлебка хоть куда. Съест с хлебом мисочку и сыта. Иногда, для разнообразия, она печет его на угольях и ест с солью, а это уж изо всех кушаний кушанье. Соли из конторы ей отпускают немного из милости, потому что об этом в пенсии не упоминается, но пан Женский очень добрый и снисходительный человек, он иногда прикажет положить и фунтика два солонинки… дай ему Боже за это здоровья и всяческаго благополучия.

— А где ты живешь, бабушка?

— А в той комнатке, что над конюшней.

— Покажи мне свое жилище.