Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

Девушка с льняными волосами и хрупкой девичьей фигуркой была бы, вероятно, даже очень красива, если бы цвет лица у нее был более свежий, движения более непринужденные, наряды более элегантные, если бы, наконец, в обращении с людьми она была бы смелее, кокетливее. Но, повидимому, другой она быть не могла, да и не хотела. Бледная, вянущая, неприметная среди уличной толпы в своем неизменном черном платье, она обычно шла по улицам города быстро, слегка наклонившись вперед, с чуть опущенной головой. Ступая по неровным плитам тротуара маленькими стройными ножками в грубых, некрасивых башмаках, она даже не старалась быть изящной.

Теперь ей приходилось ежедневно спускаться с тротуара на мостовую и обходить леса, возведенные у здания суда. Один только раз она подняла голову и взглянула наверх, на стоявших там рабочих. Взглянула и быстро пошла дальше. Да и какое ей было дело до этого огромного здания, гудевшего мрачными отголосками каких-то тяжб и преступлений.

Никто не обращал на это внимания, но в последнее время выражение лица девушки стало еще более грустным и озабоченным. Подол ее платья был обшит белой тесьмой: она была в трауре, у нее умер отец. Теперь она постоянно думала о том, что необходимо найти какую-нибудь работу; ей не хотелось быть в тягость брату, — его жизнь и без того трудна. При этой мысли, хотя и житейской, обыденной, на чистом лбу Иоанны появлялась глубокая морщинка. В такие минуты она очень страдала и мучительно думала не только о себе, но подчас и обо всем мире и о том, как он устроен.

Иной раз у нее бывал такой вид, будто она чего-то стыдится, чувствует себя чем-то униженной; тогда глаза ее, казалось, кротко говорили людям: «Простите меня за то, что я существую на свете».

Пока был жив старик отец, она не знала нужды и сознавала, что живет для него. Теперь же ее постоянно мучила назойливая мысль: «Зачем я живу? Кому я нужна?»

Она часто недоедала, ходила в рваной обуви; мечтая порой о лишнем куске хлеба или о новых башмаках, она невольно думала при этом: «Ведь у бедного Мечика не всегда бывает кусок мяса, да и рубашки его совсем изорвались!.. А тут я еще сижу у него на шее!..»

В мыслях этих не было ничего необычного, они совершенно естественно складывались в ее голове в самые заурядные слова, и тем не менее как часто, оставаясь наедине с собой, она заламывала в отчаянии свои маленькие руки и по юному лицу ее ручьем текли слезы, а дрожащие губы горестно шептали: «Зачем я живу? Кому я нужна?»

Знакомые Иоанны, ее ровесницы, которые находились в таком же положении, как и она, жили совершенно спокойно, а иногда даже весело: ловко и жадно цепляясь за маленькие повседневные радости, довольствуясь ими в ожидании лучшего будущего, они ни о чем не задумывались, ни на что не рассчитывали — и чувствовали себя неплохо. Иоанна так жить не могла. Почему? Кто знает? Может быть, природа создала ее иначе. Может быть, этому способствовали слышанные ею разговоры, прочитанные книги, образ жизни тех или иных соседей, может быть кое-какие знания, заимствованные у отца, который незадолго до своей смерти лишился должности учителя в местной мужской школе. Если бы ему удалось остаться на этой должности дольше… о, тогда жизнь обоих его детей сложилась бы совсем по-иному! Но удержаться на работе он не мог. Почему? Будущим поколениям это покажется невероятным, но это так: он был поляк. Еще будучи в расцвете сил, он понял, что ему не дано права работать так, как он хочет и умеет, и пожинать плоды своих трудов. Очевидно, он слишком много страдал в своей жизни, подорвал здоровье и потому как-то сразу поддался болезни и покинул этот мир. Никто уж больше не увидит преждевременно поседевшую голову учителя с покрасневшими от работы глазами и густой сетью морщинок на лице, появившихся не столько от возраста, сколько от того, что он пережил в ту минуту, когда в школе ему заявили: «Уходи прочь!» Он ушел, ушел нахмурившись, и, может быть, именно это волнение и послужило причиной его безвременной смерти.

Как только отца не стало, перед Иоанной возник вопрос: оставаться ли с братом? Готовить обед, чинить белье, а по вечерам, когда он возвращается из канцелярии, читать ему вслух для развлечения книги. Все это хорошо, она охотно и умело работала, труд ее не тяготил, но вот его служба в канцелярии… Ведь жалованья брата едва хватает на то, чтобы сводить концы с концами и более или менее прилично одеваться одному. Наконец, несмотря на то, что Иоанна не считала для себя унизительным или трудным готовить обед, убирать квартиру, чинить белье, она все же не могла этим удовлетвориться, душа ее металась, рвалась куда-то ввысь. Кроме будничных, каждодневных забот и обязанностей, у этого молодого создания были свои запросы, своя поэзия; ей хотелось быть самостоятельной, что-то делать.