Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906

— Ежели не жалко, — зачем помнишь? Людей, которых убивал, не помнишь, а кутёнка — помнишь? Сам ты всё врёшь… вот что!

— Дерево! — скучно и лениво говорит старый каторжник. — Он ко мне ласков был…

Он опрокидывается спиной на нары и лежит, закинув руки за голову.

Шишов и Махин молча двигают шашки.

В окно смотрит клочок неба — оно золотое и розовое, высоко в нём кружится стая голубей. Больше ничего нет в небе. А земли — не видно из окна.

В камере тихо.

Хромой кончил шить. Он распялил рубаху пред лицом, наклонил голову набок и, любуясь заплатами, тихо поёт:

Я туда, сюда ходила,
И везде мне плохо было…

Карп Иванович Букоёмов глубоко вздыхает и, плюнув в потолок, медленно говорит:

— А однако скушно с вами, — черти лиловые…

С натуры

сценка

В деревню для успокоения возбуждённых умов, явился администратор. Не выходя из коляски, он, окружённый казаками, обратился к мужикам с успокоительной речью. Говорил милостиво и грозно, укоризненно и отечески, говорил долго.

Вдруг из толпы, прерывая речь, раздался вопрос:

— А он?

— Что? — спросил администратор.

— А как он?

— То есть кто — он?

— Ну, знаешь…

— Дурак! Что такое — он?

— Конешно… А всё-таки — как же он?

— Да что такое? О чём ты спрашиваешь?

— Насчёт его…

— Ну?

— Он останется?

— Пороть! — приказал администратор. Мужика схватили. Разложили… Выпороли. Он встал и, застёгивая штаны, сказал:

— Ну, вот… Я так и думал, что, покуда он останется, — будут нас пороть…

И еще о чёрте

Приятно утомлённый всем, что он видел, слышал и говорил в заседании бюро своей партии, Иван Иванович Иванов, придя домой, лёг в кабинете на диван, улыбаясь, сладко потянулся и застыл в истоме отдыха.

За окном дребезжали пролётки извозчиков, в голове ещё звучало эхо свободных речей, он вспоминал живую игру слов, красивые фразы, ловкие обороты, возбуждённые лица ораторов и — вдруг почувствовал, что он не один.

Невольно сдвинув брови, он поднял голову — на белых кафлях печи в углу кабинета тускло блестело чьё-то жёлтое, квадратное, холодное лицо. Иван Иванович сразу, движением всего тела, поднялся, сел на диване, упираясь руками в колена, и, вытянув шею, прищурил глаза.

— Не узнаёте? — раздался негромкий, металлический, взвизгивающий голос.

— Ах… это вы? — сказал Иван Иванович смущённо. — Да, я не сразу вас узнал… теперь так много живого, реального дела, что невольно забываешь о вашем существовании, — извините! К тому же вы несколько изменились…

— Но, изменяясь, я не изменяю… — с усмешкой сказал чёрт.

— Гм… — произнёс Иван Иванович, — я ведь говорю только о вашем лице…

— Ба! Теперь у всех не те лица, что были вчера, — молвил чёрт беззаботно…

«Кажется, намекает на что-то, бестия!» — подумал Иван Иванович и, беспокойно почесав мизинцем лысину, спросил:

— Вы что же… по делу ко мне?

— Эх, Иван Иванович! — печально вздыхая, сказал чёрт. — Что делать на земле чёрту теперь, когда люди превзошли его в творчестве мерзостей? Я стал теперь каким-то заштатным существом… наблюдаю, учусь провоцировать…

— Да, — солидно сказал Иванов, — предрассудки исчезают…

— Как же, как же! — согласился чёрт. — Я был на вашем съезде и видел, как усердно вы хоронили в потоках слов любовь к родине, интересы трудящихся классов, правду, честь…

— Позвольте! — сухо перебил Иван Иванович. — Я говорю о предрассудках…

— Я тоже! — молвил чёрт и засмеялся.

«Вот негодяй!» — подумал Иванов.

— Ну, как, Иван Иванович, довольны вы результатом вашей долгой и упорной деятельности? — дружелюбно спросил чёрт.

— Конечно!.. То есть… позвольте! Что именно считаете вы результатами моей деятельности? — Иванов строго вперил глаза в жёлтое лицо чёрта — а оно переливалось улыбками, как расплавленная медь.

— Как что? — воскликнул чёрт. — А пробужденье всей страны? Этот могучий прибой развитого вашей работой чувства человеческого достоинства, это растущее с волшебной быстротой сознание народом своих прав, сознание, которое вы так долго будили, эту огненную волну стремления к свободе…

— Позвольте-с! — вскричал Иван Иванович, вскочив на ноги. — Прежде всего вы — чёрт, и вам не следует впадать в высокий стиль, да! И обвинять меня… то есть приписывать мне всё это… эти огненные волны… покорно благодарю!

У Иванова дрожали пальцы, а лысина покрылась мелким потом. Он стоял перед лицом чёрта и размахивал в воздухе рукой — а чёрт беззвучно хохотал.

— Пробуждение и прочее… это, конечно, я не отрицаю… нет! Но — вам известно, что у меня сожгли усадьбу? Вы знаете, что перерезали моих овец и лошадям моим хвосты оторвали? Вы в этом видите сознание народом своих прав? Огненные волны… я? Я, было бы вам известно, не разжигал никаких огней…