Телятев. Первый подряд удался, он взял побольше, потом еще побольше. Теперь получил какую-то телеграмму. «Ну, говорит, Вася, ближе мильона не помирюсь». А я говорю: «И не мирись». Что ж, мне ведь все равно, убытку не будет.
Лидия. Я умираю.
Телятев. Что с вами?
Лидия
Телятев
Лидия. Мaman, ради бога!
Надежда Антоновна. Что с тобой, Лидия? Что с тобой, дитя мое?
Лидия. Ради бога, maman! Подите к моему мужу, позовите его сюда, скажите, что я умираю.
Телятев. Берите моих лошадей, Надежда Антоновна, и поезжайте скорее!
Надежда Антоновна
Андрей. Господин Глумов.
Лидия
Андрей уходит. Входит Глумов.
Глумов. Что с вами?
Лидия. Немного нездорова. А с вами что? Я слышала, что вы разбогатели.
Глумов. Еще нет, а надеюсь. Очень выгодную должность занял.
Телятев. И совершенно по способностям.
Глумов. Счастливый случай, больше ничего. Одна пожилая дама долго искала не то, чтоб управляющего, а как бы это назвать…
Лидия. Un secretaire intime? [18]
Глумов. Oui, madam! Ей нужно было честного человека, которому бы она могла доверить…
Телятев. И себя, и свое состояние?
Глумов. Почти так. У ней дома, имения, куча дел: где же ей управляться! С наследниками она в ссоре. Я стараюсь все обратить в капитал, на что имею полную доверенность, и пользуюсь значительными процентами за комиссию.
Телятев. Благородная, доверчивая женщина. Признайся, Глумов, ведь немного найдешь таких?
Глумов. Да, должно быть, одна только осталась; я наперечет всех знаю.
Телятев. Мы сейчас только говорили о бешеных деньгах, что они перевелись, а ты счастливей нас, ты их нашел.
Глумов. Зато как долго и прилежно я искал их.
Лидия. Значит, у вас теперь денег много?
Глумов. «Много» — ведь это понятие относительное. Для Ротшильда было бы мало, а для меня довольно.
Лидия. Дайте мне взаймы тысяч двадцать.
Глумов. Молоденьким, хорошеньким женщинам взаймы денег не дают, потому что неделикатно им напоминать, когда они забудут о долге, а взыскивать еще неделикатнее. Им или учтиво отказывают, или дарят.
Лидия. Ну, как хотите, только дайте.
Глумов. Теперь не могу, извините. Помните, вы сказали, что мне никогда вашей руки не целовать? Я злопамятен.
Лидия. Целуйте.
Глумов. Теперь уж поздно, или, лучше сказать, рано. Подождите меня год, я приеду целовать ваши ручки. Я завтра отправляюсь со своей доверительницей в Париж; она не знает счета ни на рубли, ни на франки, я буду ее кассиром. Она страдает одышкой и общим ожирением; ей и здесь-то доктора больше года жизни не дают, а в Париже с переездами на воды и с помощью усовершенствованной медицины она умрет скорее. Вы видите, что мне некогда, год я должен сердобольно ухаживать за больной, а потом могу пожинать плоды трудов своих, могу и проживать довольно много, пожалуй, при вашем содействии, если вам будет угодно.
Лидия. Вы злой, злой человек!
Глумов. Прежде вам эта черта во мне нравилась; мы с этой стороны похожи друг на друга.
Лидия. Да, пока вы не переходили границ, а теперь прощайте.
Глумов. Прощайте! Я уезжаю со сладкою надеждой, что в год вы обо мне соскучитесь, что вы меня оцените и мы, вероятно, встретимся, как родные.
Лидия. Довольно, довольно!
Глумов. До свиданья.
Телятев. Прощай, Глумов. Счастливого пути! Вспомни обо мне в Париже: там на каждом перекрестке еще блуждает моя тень.
Глумов. Прощай, Телятев.
Надежда Антоновна. Тебе надо лечь, Лидия, непременно. Напрасно ты себя, мой друг, утомляешь! По лицу твоему видно, что ты ужасно страдаешь. Я так и мужу сказала. Он сейчас придет. Вот твой спирт и капли, которые тебе всегда помогали.
Лидия
Надежда Антоновна. Очень вежливо, хотя довольно холодно. Он спросил, серьезно ли ты больна; я отвечала, что очень. Что вы, Иван Петрович, смеетесь?
Телятев. Мне равнодушно нельзя оставаться: надо либо плакать, либо смеяться.